Но в памяти остался мусорный бак, доверху набитый нераспечатанными конвертами. А что, если и ее письмо постигла та же участь? Мысль о том, что Майкл заперся в своем доме, страшится мира, нуждается в совете, выводила ее из равновесия.
Хирурги, будь то мужчины или женщины, отличаются от остальных людей прежде всего своей уверенностью в том, что им по силам разрешать критические ситуации. Потому они и обладают смелостью, взяв в руку скальпель, вторгаться в тела пациентов. Роуан хотелось что-то сделать: отправиться туда, постучаться в дверь. Но сколько людей побывало перед этой дверью до нее?
Нет, Майкл Карри не нуждался в еще одной посетительнице. Особенно если у этой посетительницы имелись собственные мотивы для визита.
По вечерам, когда Роуан возвращалась домой и уходила в море, чтобы побыть наедине со своими мыслями, память неизменно возвращала ее в тот незабываемый день. На мелководье за Тайбуроном было почти тепло. Прежде чем отдаться на волю холодных ветров залива Сан-Франциско, Роуан задерживалась здесь ненадолго и только потом направляла яхту в бурные океанские волны. Резкая перемена в окружающей атмосфере доставляла ей почти эротическое наслаждение. Взяв курс на запад, она всякий раз любовалась громадными опорами моста «Голден-Гейт», в то время как мощная океанская яхта медленно, но уверенно двигалась вперед, к едва различимому вдали горизонту.
Волны Тихого океана монотонно и словно отрешенно бились о борт судна. Окидывая взором вечно неспокойную поверхность, простирающуюся под почти бесцветным закатным солнцем до самого края, где в туманной дымке сходятся небо и море, невозможно верить во что-либо, кроме самой себя.
А Майкл верил, что вернулся назад ради какой-то цели. Как странно! Человек, посвятивший жизнь восстановлению прекрасных зданий, человек, чьи рисунки и чертежи стали достоянием хрестоматийных изданий, человек, казалось бы, слишком разумный и образованный, чтобы верить в подобное, неуклонно и убежденно нес в себе эту веру.
Но ведь он действительно перешел грань, отделявшую жизнь от смерти! Ему, как и другим, довелось испытать те ощущения, о которых уже столько сказано и написано: состояние невесомости, вознесение в небесные выси, способность отстраненно наблюдать за оставшимся внизу миром.
С Роуан ничего подобного не случалось. Однако с нею происходили другие, не менее странные, события. И в то время как о путешествии Карри знал едва ли не весь мир, никто даже не догадывался о тех тайнах, которые хранила в душе она, Роуан Мэйфейр.
Но мысль о том, что произошедшие с ней события могли быть кем-то спланированы и имели какое-то определенное, специфическое значение, выходила за рамки ее понимания. Роуан всегда считала – и это приводило ее в ужас, – что причиной всему ее одиночество, изнуряющий труд, лихорадочное стремление внести разнообразие туда, где оно едва ли возможно. Как будто пытаешься рисовать прутиком на поверхности океанских волн. Чем отличается она от прочих людей в мире, от маленьких человечков, строящих свои маленькие планы, которые через несколько лет обращаются в ничто и теряют всякий смысл? Хирургия столь сильно притягивала Роуан прежде всего потому, что позволяла поднимать на ноги даже тех, кого окружающие уже причислили к покойникам. Она, доктор Роуан Мэйфейр, прогоняла смерть и возвращала людей к жизни, и те искренне благодарили ее. В этом состояла единственная подлинная ценность существования. «Спасибо, доктор! Мы никогда не думали, что она снова сможет ходить» – за такие слова Роуан готова была отдать все, что угодно.
Но если говорить о какой-то великой жизненной цели… предназначении, ради которого необходимо вернуться в мир живых… Каково было предназначение женщины, скончавшейся при родах от удара и уже не слышавшей, как кричит ее новорожденный ребенок в руках у врача? А в чем состояло предназначение мужчины, сбитого пьяным водителем на пути из церкви домой?
Вот у того человеческого зародыша, которого ей довелось однажды видеть, действительно было предназначение. Зародыш жил и дышал, глаза его оставались закрытыми, маленький ротик напоминал рыбий. От его ужасно несоразмерной головы и крошечных ручек во все стороны тянулись провода. Этот нерожденный человечек спал в специальном инкубаторе в ожидании момента, когда его ткани понадобятся для пересадки, а двумя этажами выше ждал пациент, которому должны были сделать пересадку.
Тогда Роуан сделала для себя важное и страшное открытие. Оказывается, вопреки всем законам, в недрах громадной клиники можно искусственно поддерживать жизнь маленьких человеческих зародышей, а потом по своему врачебному усмотрению отрезать от них кусочки тканей, чтобы помочь, скажем, пациенту с болезнью Паркинсона, который к тому времени успел прожить на этом свете шестьдесят лет и которому для продолжения существования необходимо пересадить ткани недоношенного плода. Так вот, если это называется предназначением, Роуан предпочитает оперировать огнестрельные раны. Чего-чего, а такой практики на отделении экстренной помощи хватало с избытком.
Роуан никогда не забудет холодный мрачный день накануне Рождества, когда доктор Лемле вел ее по пустынным коридорам Института Кеплингера.
– Вы нужны нам здесь, Роуан, – говорил он. – Я хочу, чтобы вы работали здесь, и с легкостью могу организовать ваш переход из университета. Я знаю, что нужно сказать Ларкину. А сейчас покажу вам нечто, что способны понять и оценить вы, но не Ларкин. В университете вы такого не увидите.
Увы, она не сумела. Точнее, к своему ужасу, слишком хорошо поняла и оценила.
– Строго говоря, то, что находится перед вами, не является жизнеспособным…
Так начал тогда свои объяснения доктор Карл Лемле, чьим блестящим умом, дерзкими планами и даром предвидения столь восхищалась Роуан.
– Это существо не является даже живым. Оно мертво, совершенно мертво, ибо мать избавилась от него посредством аборта в нашей же клинике, этажом ниже. А значит, этот зародыш не человек, не личность. Но кто сказал, что мы должны выбросить его, как выбрасывают ампутированные конечности? Ведь мы знаем, что, поддерживая жизнь в этом крошечном тельце и других, подобных ему, мы обретаем золотую жилу: уникальнейшие ткани, обладающие высоким уровнем приспособляемости, универсальные по степени совместимости, в корне отличающиеся от всех остальных человеческих тканей. При нормальном процессе развития плода эти бесценные клетки неизменно отторгаются. Но в данном случае о нормальном развитии не идет и речи, поскольку мать обрекла это существо на гибель. А ведь благодаря его клеткам мы можем совершить такие открытия в области неврологической трансплантации, что «Франкенштейн» Мэри Шелли превратится в сказочку для чтения перед сном.