А Карлотта спрашивала, неужели я допущу, чтобы он завладел ею. Что я мог сделать? Если даже она не в силах была его остановить. Я видел, как они пели в саду, Анта бросала в воздух цветы, а он заставлял их парить над землей. И такое случалось не раз и не два. Ее смех до сих пор звучит у меня в ушах. Она смеялась совсем как Стелла. А что делала мама? Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Полный дом великовозрастных детей! А все потому, что мы не знали, что такое зло! А мама знала? А Джулиен знал?
Вам известно, почему Белл умственно неполноценна? Виной всему инбридинг! Да и Дорогуша Милли тоже. Знаете ли вы, что Дорогуша Милли дочь Джулиена? Да-да, я это точно знаю. Бог мне свидетель, она его дочь. И она тоже видит дьявола, но лжет, что это не так. Уверен, она тоже его видит.
«Оставь ее в покое, – твердила мне Стелла. – Это не важно». Я знаю, что Милли могла его видеть. Могла! Для этого приема они ящиками таскали шампанское. Много, много ящиков. А Стелла танцевала наверху под свои пластинки и только просила, чтобы я вел себя пристойно и не портил всем вечер. Святые Небеса! Да разве они не понимали, что происходит?
А вся эта болтовня Карлотты о том, что Стелла должна уехать в Европу! Неужели кому-то по силам заставить Стеллу хоть что-то сделать? Да и что бы изменилось, даже если бы Стелла оказалась в Европе? Я пытался поговорить с Пирсом. Схватил его за горло и сказал, что заставлю выслушать меня. Если бы мне не помешали, я его тоже бы пристрелил. Господи всемогущий! Ну почему они мне помешали?!! «Да как вы не понимаете, теперь Анта в его власти! Неужели же все вы слепы?» – кричал я им. А теперь ответьте мне вы: неужели все они и вправду слепы?
Как мы узнали впоследствии, так продолжалось не день и не два. Однако приведенный выше фрагмент монологов Лайонела – единственный, который был документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются только краткие записи о том, что пациент продолжает твердить нечто невразумительное, употребляя при этом лишь местоимения: она, ее, его, он… Предположительно одна из подразумеваемых им персон – дьявол. Или о том, что пациент вновь бредит и намекает, что кто-то подтолкнул, надоумил его совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.
Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.
– Уж и не знаю, как им удалось так загримировать Стеллу, – много позже вспоминал один из родственников. – Но выглядела она действительно потрясающе. Собственные похороны стали последним данным ею приемом. Она оставила детальные письменные инструкции относительно их проведения. И знаете, что мне позже рассказали? Что написала она эти инструкции в тринадцать лет! Ничего себе романтические устремления тринадцатилетней девочки!
Общераспространенные сведения, однако, были несколько иными. Распоряжения относительно процедуры погребения Стелла сделала в 1925 году, одновременно с составлением завещания после смерти Мэри-Бет. Причем оставленные инструкции отличались крайней простотой: вынос тела должен быть произведен из особняка; поставщикам цветов указать, что при украшении «предпочтение» лучше отдать калам или белым лилиям; никакого освещения, кроме свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино; бдение должно продолжаться с момента установки гроба и до переноса его в церковь, где состоится заупокойная месса.
Несмотря на кажущуюся простоту вышеупомянутых пожеланий, церемония в целом выглядела весьма пышно. Стелла, вся в белом, лежала в открытом гробу неподалеку от входа в длинный зал, освещенный множеством восковых свечей, что придавало всему происходящему оттенок некоторой, если так можно выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.
– Знаете, на что это было похоже? – вспоминал позднее один из родственников. – На празднование первого мая. Да-да, именно! Этот аромат белых лилий… И Стелла, вся в белом, – словно майская королева…
Кортланд, Баркли и Гарланд встречали у входа в особняк сотни родственников, прибывших на церемонию. Пирсу позволили попрощаться со Стеллой, после чего немедленно отправили в Нью-Йорк, где жила семья его матери. Согласно старинному ирландскому обычаю, зеркала в доме были занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.
На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при жизни не приглашала на Первую улицу, приехали прямо в церковь. На кладбище собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри-Бет.
– Поймите, ситуация была действительно скандальная, – рассказывал Ирвин Дандрич. – Это убийство стало поистине убийством года. Нельзя забывать, что речь идет о Стелле. У определенного круга людей ничто иное не могло вызвать больший интерес. Известно ли вам, например, что даже в тот вечер, когда Стелла погибла, в нее влюбились еще двое молодых людей – кстати, моих хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с ней на том приеме и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один заявлял, что приятель должен ему уступить, а другой не соглашался, считая, что преимущество у него, поскольку он первым заговорил со Стеллой. Дорогой мой, вечеринка началась в семь часов, а к половине девятого Стелла была уже мертва.
В ночь после погребения Стеллы Лайонел, уже находившийся в лечебнице для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.
– Он там! Он там! – кричал несчастный. – Он никогда не оставит меня в покое!
К концу недели на него уже надели смирительную рубашку, а четвертого ноября поместили в специальную, обитую войлоком палату. В то время как доктора спорили, стоит ли применить электрошоковую терапию или достаточно пока ограничиться успокоительными, Лайонел, скорчившись, сидел в углу палаты и, не имея возможности высвободить руки из смирительной рубашки, только хныкал и крутил головой, словно стараясь отвернуться от своего невидимого мучителя.
Позднее медсестры рассказали Ирвину Дандричу, что бедняга все время со слезами звал Стеллу и умолял ее о помощи.
– Он сводит меня с ума! – кричал Лайонел. – Господи! Ну почему он не убивает меня! Стелла, помоги! Стелла, вели ему убить меня!
Его вопли разносились по всей лечебнице.
– Я больше не хотела делать ему уколы, – вспоминала в беседе с Дандричем одна из медсестер. – Они все равно не помогали. Он никак не мог заснуть и только боролся со своими демонами, что-то бормотал и сыпал проклятиями. Мне казалось, что от уколов ему становится только хуже.