«Она просто ядовитая», — подумала Хейвен.

— Я никогда не стану такой, как вы.

— Докажи, — протянула Вирджиния заплетающимся языком. — Не сомневаюсь, тебе очень нравилось тратить мои денежки. Твое платьице стоит целое состояние.

— Я его сшила сама, — процедила сквозь зубы Хейвен.

Мать Йейна прихватила край рукава наряда Хейвен и потерла ткань кончиками пальцев.

— Вряд ли тряпочка досталась тебе даром. У тебя изысканный вкус. А что будет, когда денежки кончатся? Снова станешь девчонкой из среднего класса? Во что ты превратишься, когда Йейн не сможет тебя обеспечивать?

— Это он вас науськал, да?

— Он? — нахмурилась миссис Морроу. — Какой еще «он»?

— Адам Розиер.

— Что ты несешь, — с ухмылкой произнесла Вирджиния. — И с какой стати тебе вздумалось, что есть мужчина, который может меня нау… науськивать? Я своих мотивов не скрывала. Хочу вернуть мое богатство — жить в доме без мышей и носить красивую одежду. Хочу, чтобы все со мной любезничали. Я верну то, что потеряла, и очень скоро. Мой адвокат уверен, что мы выиграем дело. А потом он получит хорошенький, огромненький чек.

— Не надейтесь, что я не стану сражаться с вами, — предупредила Хейвен.

— Удачи тебе, дорогуша, — сказала Вирджиния. — Но кому из нас больше терять?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В номере флорентийской гостиницы царила тишина. За окнами темнело. Последние отсветы заката пробивались сквозь тонкие шторы и подкрашивали стены бледным серебром. Хейвен вспомнила маленький домик в Нью-Йорке, где она провела самую первую ночь с Йейном. Точно такое же освещение было там, в спальне с мансардным окном. Странно, что этого дома уже нет, что он разрушен при пожаре, от которого едва не погибли они с Йейном. Хейвен застыла на пороге, стараясь запечатлеть в памяти номер отеля. Она понимала: нет никаких гарантий того, что спокойствие сможет продлиться. Их мир начал распадаться.

Йейн лежал на кровати, не раздевшись, — только пиджак снял. Перед тем как заснуть, он читал книгу и заложил палец между страниц. Хейвен приблизилась к изголовью. Ее взгляд пробежался по едва заметному шраму на лбу любимого. Ему не удалось выбраться из горящего дома невредимым. Порой Хейвен охватывало желание прикоснуться к шрамику. Она понимала: вот предупреждение, напоминание о том, что Йейн — человек. Каким бы храбрым и могущественным он ни казался, он не обладал неуязвимостью.

Перед мысленным взором Хейвен предстал образ матери Йейна. Красавица стояла посреди руин жизни, которую она разрушила своим алкоголизмом. От возмущения, сменившего воспоминания, Хейвен замерла и скрипнула зубами. Возвращаясь на машине во Флоренцию, она так сильно расплакалась, что ей пришлось съехать на обочину. С каким же монстром вырос Йейн! Она-то знала, что такое одиночество, и понимала, как тосковал Йейн. Сама Хейвен с восьми лет стала в некотором роде сиротой. Отец погиб, мать повредилась рассудком. Ее воспитывала бабушка. Но у Хейвен всегда был Бью. Она до сих пор представляла его и себя братцем и сестрицей из сказки. Они пробирались в темноте по страшному лесу и не имели ничего, кроме корзинки с хлебными крошками, которыми они отмечали дорогу. Вместе они могли выбраться из чащи, а поодиночке каждый из них наверняка бы погиб.

Она сбросила туфли и забралась на кровать. Обняла за талию Йейна, прижалась к его теплой спине и сделала глубокий вдох. От Йейна пахло домом. Всякий раз, когда Хейвен испытывала грусть или тревогу, запах кожи любимого мог всколыхнуть в ее памяти тысячи прекрасных воспоминаний. Порой она перебирала их, отдавая предпочтение самому ясному. Но чаще она просто купалась в ощущении воссоединения, первых поцелуев, долгожданной ласки. Рай, да и только. Вот почему злые слова Вирджинии Морроу наверняка лишены смысла. Хейвен никогда не полюбит кого-то другого, кроме Йейна. Она бы ни за что не рискнула.

Или нет?

Хейвен резко открыла глаза. Она не рассказала Йейну о визите к его матери. Она солгала ему, нарушила его доверие. И ради чего? Ради состояния, которое никогда ей не принадлежало? От страха у Хейвен сжалось горло. Пару секунд она не могла дышать. Значит, Вирджиния Морроу права? Неужели это первый предвестник тех ужасных поступков, которые пророчила ей мать Йейна?

Йейн повернулся лицом к Хейвен.

— Ты вернулась, — пробормотал он. — А я уже начал волноваться.

Он притянул к себе Хейвен и поцеловал. В эти мгновения мог наступить конец света, а она ничего бы не заметила.

— Я ездила к твоей матери, — призналась она. — Утором взяла машину напрокат.

— Знаю, — кивнул он. — Звонили из автомобильной компании, подтвердили заказ.

— И не попытался меня остановить?

Он усмехнулся.

— Я люблю тебя две тысячи лет. Я давным-давно понял, что если тебе что-то взбредет в голову, никто тебя не остановит. И вообще я подумал, что было бы неплохо тебе познакомиться с моей дражайшей мамочкой. Теперь ты понимаешь, во что мы ввязались.

— Верно, Йейн, — вздохнула она. — Эта женщина — чудовище. И как тебе удалось выжить рядом с такой матерью?

Он подпер щеку ладонью и посмотрел на лежащую рядом с ним Хейвен.

— Сейчас объясню, — произнес он спокойным тоном. — Я не сомневался, что где-то есть ты, и был уверен, что теперь-то я тебя разыщу. Вот как я прожил первые девятнадцать лет своей жизни. Ничего удивительного.

— Но она не должна была так сурово с тобой обращаться, — прошептала она. — Мать должна любить своего ребенка.

— Теперь все позади. Моя семья — это ты, и больше мне никто не нужен. Чуть не забыл! — воскликнул Йейн, неожиданно вскочив с кровати. — Я собирался тебе кое-что подарить в ресторане, но ты меня утащила оттуда.

Юноша подошел к шкафу и что-то вытащил из кармана пиджака. Вернулся он с маленькой деревянной шкатулкой в руках.

— Мне удалось совершить весьма важную покупку до того, как мы с тобой потеряли ферму.

Хейвен молча открыла шкатулку и обнаружила перстень. Широкий золотой ободок с прозрачным кабошоном.

— Обычное стекло, — нервно пробормотал Йейн, глядя на Хейвен, которая любовалась золотыми искорками внутри бледно-голубого камешка. — В точности, как прежнее. В смысле, первое. Самое первое кольцо, которое я тебе подарил.

— Когда мы вместе убежали в Рим две тысячи лет назад? — уточнила она.

— Да. И на него я тоже истратил наши последние гроши. Вот почему сейчас я выбрал именно его. Это — старина, древность…

— Оно очень красивое. Потрясающее, — произнесла Хейвен.

— Вот и славно, — облегченно выдохнул Йейн. — Я увидел его в римской лавочке и…

— И?.. — спросила она.

Йейн сел рядом с ней и отодвинул в сторону завиток упрямых волос, упавший на ее щеку.