— А теперь послушай меня, — сказал он. — И постарайся понять, что я скажу. Я всегда делаю то, что хочу, и сейчас я хочу, чтобы ты вернулась. Из удовольствия представить рожу этого ублюдка, когда он тебя увидит. А еще ты можешь рассчитывать на мою помощь. Любую. Только не спеши говорить, что она тебе не понадобится. Жизнь такая штука, детка, никогда не знаешь… Уговор действует на все то время, пока я сам жив. Ты поняла?

Я стояла, опустив голову, и бесконечно долгие секунды для нас обоих не поднимала ее. Наверное, я бы расчувствовалась, наверное.., если бы не Дашка, а сыграть было нетрудно. Я медленно сняла с него очки и заглянула ему в глаза. И опять бесконечно долго потянулись те несколько секунд, после которых, отведя взгляд в сторону, я наконец ответила:

— Я.., я благодарна тебе… — И сделала шаг в сторону, но он больно сжал мое плечо.

— Это не все. Сегодня ночью ты вместе со мной и своей благодарностью устроишься в моей постели, — сказал он без привычной усмешки, а я едва не засмеялась.

«И всего-то?» — хотелось спросить мне, вместо этого я кивнула и пошла к машине.

* * *

Самолет шел на посадку. Я смотрела в иллюминатор, откинувшись в кресле. Третий перелет за этот день изрядно вымотал.

— Как ты? — заботливо спросил Ден, сжав мою руку.

Я вздрогнула, успев забыть о нем, точно его никогда и не было. За свою жизнь я расплатилась с ним сполна, и теперь он словно перестал существовать для меня. Наверное, он это почувствовал и считал, что я опять ушла, ускользнула. В припадке откровенности он рассказывал мне о своих чувствах, о своих подозрениях, что из нас двоих презирала именно я. Ускользала, была недосягаемой. А потом он, наверное, решил, что завоевал меня, и вместе с радостью ощутил скуку, как и должно было быть. И, не обнаружив во мне обиды, вдруг разозлился. И орал: черт бы тебя побрал, черт бы побрал тебя совсем!.. И еще: ты из тех женщин, которых надо завоевывать снова и снова, только я не из тех мужчин!..

— А не пойти ли тебе к дьяволу? — устав от его воплей, поинтересовалась я.

И мы орали друг на друга, пока я с удивлением не начала понимать, что ему в самом деле нужна моя любовь. Правда, он сам не знает, зачем. Странная прихоть, не дающая покоя. И я опять принадлежала ему, и он опять видел мои глаза, затуманенные болью и блаженством. И он что-то бормотал о моей коже со странным запахом, нежным и дразнящим.

Теперь, в самолете, в ответ на его попытку быть ласковым я отвечаю вежливостью, доводя его до бешенства. Он перестает смотреть на меня, он выбрасывает меня из своей жизни, и странный запах, о котором болтал, он легко смоет со своих рук.

Самолет идет на посадку, и Ден отворачивается от меня, и мы перестаем существовать друг для друга. Но, оказалось, с этого дня в нем незаметно для него самого поселилась тоска, словно давным-давно приснился сон, который утром стерся из памяти, и ты тоскуешь и чего-то ждешь.

В аэропорту мы расстались более чем равнодушно. Его ждала машина, он кивнул мне, бросил «пока» и исчез в толпе, к моему облегчению. Чувство было такое, точно я избежала большой опасности. Так оно, в сущности, и было. По сценарию я не должна вернуться.

К сожалению, я так и не поняла, что произошло с ним там, на побережье, и облегченно вздыхать не спешила. Я топталась в очереди на такси и с удивлением смотрела на свой город, точно оказалась здесь впервые. И меньше всего хотела думать о том, как теперь буду жить.

Я вошла в квартиру, бросила чемодан, буркнула в пространство «привет» и направилась в комнату. На диване лежал Ник. При виде меня он приподнялся и дурашливо заныл:

— Глазам своим не верю. Дорогуша, это ты? В таком цветущем виде… Дай поцелую, папуля весь исстрадался… — Он обнял меня и поцеловал, раздвинул рот до ушей, изображая улыбку.

— У меня за день три перелета, — сообщила я с печалью. — Буду очень благодарна, если ты свалишь.

— Непременно, радость моя. Только скажи сначала, как тебе это удалось? Горю нетерпением узнать, слабость извинительная.

Мне дурака валять вовсе не хотелось, и я спросила серьезно, чем его прекрасного настроения не испортила:

— Ты удивлен, что я жива?

— Приятно удивлен, любовь моя, приятно. Очень бы хотелось знать, почему Гадюка-Ден поступил против правил и позволил тебе вернуться?

— Мы заключили деловое соглашение, — ответила я, направляясь в ванную.

— Да? Это интересно. — Ник отправился за мной, но перед его носом я закрыла дверь, включила воду, и ему пришлось орать, чтобы я услышала:

— Что за соглашение, детка?

— Ночь любви против моей жизни.

— Чтоб я пропал… — веселился Ник. Дверь он все-таки открыл и теперь устроился на бортике ванной. — Солнышко, я недопонял по поводу ночи. Он что, не мог трахнуть тебя без всяких глупых соглашений?

— У него были похожие намерения, но он вынужден был от них отказаться.

— Ты вежливо объяснила недотепе, что такая девушка, как ты, не трахается со всяким сбродом?

— Что-то в таком роде.

— И он проникся?

— Ага, — буркнула я, выключила воду и взяла полотенце.

Ник сидел и качал головой с такой счастливой рожей, точно на халяву получил миллион долларов.

— Детка, у меня нет слов, ты развела Гадюку-Дена? Вот это номер, я тобой горжусь, радость моя. — Он просто захлебывался от счастья, что было не очень понятно. К тому же чужое счастье слегка раздражало, очень подмывало немного подгадить человеку.

— Не могу разделить твоих восторгов, — ядовито ответила я.

— Потому что дура, и до тебя медленно доходит. За все время, что Гадюка-Ден здесь окопался, у него не было ни одной постоянной девки, только шлюхи по вызову, но и шлюхи каждый раз разные. Как думаешь, почему?

— Наверное, больше одного раза никто из них не выдерживал, — проявила я сообразительность, накинула халат и пошла на кухню.

Ник трусил за мной.

— Ты нарочно меня дразнишь, не желаешь думать своей красивой головкой. Гадюка на редкость осторожный человек, на бабу его не поймаешь. Они для него не бабы даже, а что-то вроде резиновой куклы.

— Отлично, — кивнула я, собираясь сварить кофе. — Могу поделиться наблюдениями, что быть резиновой куклой страшно забавно.

— Кофе варить ты никогда не умела, сиди, папа будет за тобой ухаживать, а ты валяй в подробностях, мне интересно.