Родной город вызвал острую неприязнь: толчея, пробки, шум. Когда наконец я бросила машину во дворе, думала только о том, что вот сейчас заберусь в ванну, буду лежать с закрытыми глазами, чувствуя, как медленно остывает вода, а тело становится почти невесомым… Дверь оказалась не запертой.

— Ник, — поморщилась я и позвала:

— Дорогуша, ты ужас как не вовремя. Я желаю провалиться тебе к дьяволу от всей своей большой и светлой души.

Он не ответил, и это слегка удивило. Я вошла в комнату и замерла, выронив снятый пиджак. На диване, по-мальчишески раскинувшись, спал Павел. Рот его был чуть приоткрыт, простыня едва прикрывала ноги, на стуле брошенные джинсы и футболка, в которой он был накануне, в ногах валялась книжка в мягкой обложке, которую я купила неделю назад.

Я с трудом перевела дыхание, хотела позвать его, но только вздохнула и опустилась на пол. Я сидела на полу и смотрела на спящего Пашку, в груди ныло больно и сладко, и в те минуты я была так счастлива, что не могла ни говорить, ни думать, я просто сидела и смотрела на него. И то, что он был здесь, больше не казалось чудом. Это было так просто, так естественно: он спит, а я сижу и смотрю на него. Теперь мне не хотелось, чтобы он просыпался, ведь тогда нужно будет что-то говорить друг другу, и неизвестно, что он мне скажет. Почему он вообще здесь? А мне было так хорошо и спокойно смотреть на его лицо, знать, что можно его коснуться, поцеловать, сказать «милый» и еще какие-то слова, простые и прекрасные, и не бояться, не бояться…

— Это ты? — сонно спросил он, не открывая глаз, и я осторожно коснулась его руки. Он все-таки открыл глаза, взглянул на часы и буркнул:

— Где тебя носит?

Я ничего не ответила и, словно желая убедиться, что он никуда не исчез, осторожно коснулась ладонью его лица, его волос, которые падали на лоб, его шеи, где тонко билась синяя жилка во впадинке у ключицы.

— Павел… — наконец сказала я и замолчала, не в силах произнести еще что-то, так много значило для меня его имя.

А он опять закрыл глаза, как будто не хотел видеть моего лица. Может, боялся, что все вдруг изменится, и он вновь не будет знать, кто я, и кто он, Ромео или просто кретин, правильно ли он поступил, или это глупость, и нужно ли ему это счастье и эта женщина с ее любовью? А потом он долго смотрел на меня и наконец произнес:

— Что делать-то будем?

Я видела, он так ничего и не решил для себя, и поспешила ответить:

— Мне ничего не нужно. Я ни кем не хочу быть для тебя.

— Где ты была? — с улыбкой спросил он, и я улыбнулась в ответ. — Я-то подумал, что ты страдаешь дома.

— Я страдала в машине.

Он сел в постели, потер лицо, стряхивая остатки сна, пригладил волосы.

— Замок я, кажется, сломал.

— Ерунда.

— Ждал тебя всю ночь и выпил все, что можно было выпить. Вот и пришлось лечь.

Я вспомнила, что сижу в мятой, залитой чаем юбке, с красными от слишком короткого сна глазами, и смутилась, а потом тихонько засмеялась, глядя на него.

А он сказал:

— Знаешь, ты невероятно красива.

— Ты уйдешь? — спросила я почти равнодушно.

— Да.., есть небольшое дело. Но мы могли бы поехать вместе, если ты не против, — вдруг добавил он, и я не знаю, для кого это предложение было большей неожиданностью: для него или для меня.

— Я с удовольствием, — заторопилась я, — только приму душ, это недолго…

— Юлька, — покачал он головой, не то зло, не то удивленно, — ты совсем не изменилась…

— Это плохо? — испугалась я.

— Иди, — махнул он рукой и стал одеваться, а я бросилась в ванную.

И сама поразилась перемене, произошедшей во мне: глаза сияли, я не шла, а скользила, во мне была какая-то странная легкость, и я счастливо засмеялась, выходя из ванной. Павел возился с дверным замком.

— Кажется, все в порядке. Поедем на твоей машине, — сказал он. — Вчера я приехал на такси.

Павел сидел за рулем, а я не сводила с него глаз. Я старалась не досаждать ему и смотреть в окно, но не могла оторвать взгляда от его лица. Он то и дело поворачивался ко мне и начинал улыбаться, а улыбка у него прекрасная — прежняя, мальчишеская, и от этого становилось так легко на душе, что я начинала хохотать, счастливо и бездумно, и уже не знала, что было, а чего не было, где я, а где мои фантазии. Я только знала, что он здесь, рядом, можно протянуть руку и коснуться его лица, можно поцеловать его ладонь, и он, пожалуй, не рассердится, а опять улыбнется. Мне было все равно, что будет завтра, точнее, я просто не думала об этом и не хотела думать. Какое мне дело до того, что будет, когда сейчас, здесь, рядом Павел, и он как будто разрешает любить себя. Мне было больно и радостно, и я верила, что время жестоких чудес уже прошло, а чудес настоящих еще только начинается.

* * *

Мужчине было около сорока. Высокий, крепкий шатен, с едва заметным шрамом на подбородке. Походка уверенная. «Бывший военный», — вдруг подумала я. Я ждала Павла в машине, он встретился с этим парнем в кафе. Говорили они не более двадцати минут, простились у двери дружески, за руку, но без улыбки. Мужчина сел в свой автомобиль и уехал, а Павел еще немного постоял, точно ждал чего-то, и вернулся в машину.

— Ну, вот и все, — сказал он. — Теперь я свободен. Что будем делать?

— Я есть хочу, — засмеялась я.

— Хорошая идея. Я тоже хочу есть. Сидя в кафе, я испытывал муки голода, но даже кофе не выпил, думая о том, что ты ждешь меня.

— Болтун.

— Издержки профессии.

— Какая у тебя профессия?

— Это страшная тайна.

— Ты мне ее откроешь?

— Если сумеешь расположить меня к себе.

— Ты в самом деле болтун.

— А я о чем говорю… Кстати, у меня есть желание соблазнить тебя.

— Давай ты его претворишь на сытый желудок. Идем в кафе?

Павел засмеялся.

— Ты слишком благоразумна, хорошей любовницы из тебя не выйдет.

— Я способная ученица.

— Это мы посмотрим.

Он тронулся с места и теперь лавировал в потоке машин.

— Куда мы едем? — спросила я.