— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил он. Она кивнула, продолжая глядеть в окно.
— Я выяснила, почему убили брата. — Он ждал. Она повернулась к нему. — Это ревность, — хрипло сказала она и перевернула серьгу у себя на ладони. — На задней стороне дужки виден знак. Это инициалы художника. Личное клеймо. Такое бывает только у выдающихся ювелиров. — Шагнув к ней, Логан увидел значок, похожий, как ему показалось, на переплетение двух букв «W». — Имя художника Уильям Уэллес. Он с Мауи.
— Так вы туда летали?
— Серьга эта уникальная. Я подумала, не сохранилось ли у него записей, по которым можно было бы узнать, для кого изготовлена вещь.
— И записи сохранились?
— Нет, — сказала она и подняла на него взгляд. — Они не понадобились. Он ее вспомнил.
Элизабет Мейерс сидела в низком кресле в углу своей кухни. Кухонь в доме было три, но эта была ближайшей к жилым комнатам наверху. Хотя и этой кухней пользовались редко. Муж предпочитал есть либо в ресторане, либо непосредственно за письменным столом. И хотя холодильник всегда ломился от продуктов, Элизабет редко его открывала — не было нужды, для всего такого существовал штат прислуги. Когда у нее возникало желание что-нибудь съесть или выпить, она это высказывала, и желание воплощалось в жизнь. Она говорила: «Хочется кока-колы» — и кто-нибудь из обслуживающего персонала ставил перед ней стакан. «Нет, лучше шипучки с мускатным маслом» — и стакан заменялся на другой. «Сандвич с тунцом и бифштекс». Желаемое возникало незамедлительно. Прислуга была постоянно под рукой.
Кутаясь в мохнатый халат, она потягивала ромашковый чай. Чернокожая Кармен Дюпри, худая как жердь, с пышной копной седоватых волос, напевая что-то, чистила зеленое яблоко. Элизабет помнила, что Дюпри продержалась в семье Мейерсов чуть ли не тридцать лет благодаря своему умению печь яблочный пирог, без которого ее свекор Роберт Мейерс Третий не представлял себе жизни. Как рассказывала Дюпри, а рассказывала она это частенько, ее пирог занял первое место на окружной ярмарке в тот год, когда Роберт Мейерс колесил по штату, добывая себе «черные голоса» в предвыборной гонке на пост губернатора. Мейерс был почетным судьей конкурса и настоял на том, чтобы сняться с победительницей. Дюпри не упустила шанса. Она знала, что главное для Мейерса — это фото с бедной чернокожей, потомком черных невольников, но так же хорошо она знала, что стоит ему отведать ее пирога — и он будет у нее на крючке, как и все его отведавшие, в особенности мужчины, — как и в сексе, навсегда около себя не удержишь, но возвращаться за этим вновь и вновь они будут.
Роберт Мейерс ничем не отличался от других. Он начал выспрашивать рецепт, предлагал за него деньги. Но Кармен же не дура, она молчала, как герой под пыткой. Когда Мейерса избрали губернатором, он вновь отыскал ее, на этот раз поманив возможностью работы на губернатора. И на этот раз все это делалось для рекламы, и Дюпри послужила чем-то вроде декорации. Наплевать. Дюпри признавалась, как приятно ей было воображать, что сказали бы мать и бабушка, знай они, что работает она в одной из богатейших семей Вашингтона. А потом, рассказывая, Дюпри хмыкала и отвечала на собственный вопрос: «Правда, может, большой дом только работы прибавляет — убирать приходится дольше. Вот и все».
Дюпри сунула в рот ломтик яблока и, прикрыв глаза, продегустировала его. Видимо, одобрив ломтик, она продолжила работу, нарезая яблоко тонкими, как бритвенное лезвие, лепестками и укладывая их в центр второго из приготовленных пирогов. Первый пирог уже стоял в одной из трех духовок. Счищая кожуру со следующего яблока, она сказала Элизабет:
— Жаль, конечно, выбрасывать шкурку. Ведь в ней — вся польза. Но иногда шкурка горчит, а потом она забивает вкус корицы, а корица, — и Дюпри бросила взгляд куда-то поверх головы Элизабет, — это самый смак, без нее яблочный пирог совсем не то!
Элизабет улыбнулась.
Дюпри уложила последние яблочные лепестки в горку на середине пирога и отложила в сторону нож. Покосившись на настенные часы, она промокнула потный лоб тыльной стороной ладони и, пройдя к духовкам, включила свет, чтобы через стекло взглянуть на пирог. Затем осторожным движением, словно боясь разбудить спящего, открыла дверцу.
— Золотисто-коричневый. Больше румяниться не надо, не то корочка отвалится, — тихонько пробормотала она.
Вооружившись двумя хваталками, она плавным движением вытащила пирог из печи.
Густой сладковатый аромат теста, над которым колдовали поколения матушек Дюпри, наполнил комнату, неся с собой запах ванили, корицы и печеных яблок. Дюпри поставила пирог на кухонный стол и улыбнулась ему, новорожденному младенцу. Пирог был воплощением совершенства и изысканности. Верх покрывала безукоризненно четкая решетка из теста. В квадратные просветы струили аромат яблоки.
— Хотите кусочек пирога, миссис Мейерс? Ему остыть немного требуется, но это быстро.
Элизабет подняла взгляд от чашки. Сколько она ни упрашивала Дюпри называть ее Элизабет, та наотрез отказывалась. Муж Элизабет поставил прислуге условие — обращаясь к хозяевам, имен не употреблять, и весь штат это условие соблюдал.
— Нет, спасибо, Кармен. Хотя пахнет он бесподобно.
— Вам надо набираться сил, миссис Мейерс. — Дюпри склонилась над пирогом. — Ведь год вам и мистеру Мейерсу предстоит нелегкий. Очень нелегкий.
— Верно подмечено, Кармен.
Элизабет выронила чашку, и та разбилась на кафельном полу, расплескав содержимое.
Роберт Мейерс стоял на пороге, стягивая на себе полы шелкового халата. Дюпри неспешно прошла в кладовку, принесла оттуда метлу, совок и щетку и подмела фарфоровые осколки.
— Не порежьтесь теперь, миссис Мейерс. Подожмите-ка лучше ноги.
— Я все время говорю миссис Мейерс, что ей следует лучше питаться, но она, похоже, не хочет меня слушать. — Мейерс прошаркал по белым кафельным плиткам пола своими шлепанцами, осторожно обходя лужу. — Обычно одного моего слова бывает достаточно, чтобы наэлектризовать толпу, но вот заставить собственную жену есть как следует я, оказывается, не в состоянии. Ну что вы на это скажете, Дюпри?
Белым полотенцем Дюпри вытерла капли чая, брызнувшего на кресло.
— Я в этом не разбираюсь, мистер Мейерс. Сама я никогда недостатком аппетита не страдала, да и мужчины мои — тоже.
— Надо думать, с вашим-то кулинарным мастерством. — Мейерс прошел к креслу, в котором сидела его жена, и погладил ее по голове. — Я проснулся и увидел, что тебя нет. Я заволновался. Что, опять не спится?
Элизабет кивнула.
— Возможно, это из-за чая. Кофеин бодрит и не дает тебе уснуть. Тебе перед сном лучше пить теплое молоко. Правда, Кармен?
— В ромашковом чае нет ни капли кофеина, мистер Мейерс, а в бессоннице я тоже не разбираюсь. — Дюпри выжала в раковину полотенце и сполоснула его под горячим краном. — Сплю всегда как сурок, хоть каждый вечер и пью свою чашку чая, а то и несколько. Чай успокаивает тело.