— Я здесь.
Она замерла на второй ступеньке. Голос показался ей чужим.
— Грант?
— Я в гостиной.
Спустившись с лестницы, она вгляделась в темноту.
— Грант?
— Я здесь.
Она нащупала выключатель под лампой на столике, щелкнула им. Зажегся неяркий свет. Он сидел в кресле с подголовником, глядя в незажженный камин. Пошевелился он, только чтобы отпить из стакана.
— Почему ты дома? И сидишь в темноте?
Он прикончил свой стакан и, потянувшись за бутылкой, стоявшей у ножки кресла, налил еще полстакана. Если он и обратил внимание на беспорядок в доме, он этого не выказал.
Дана села у окна. Пятнадцать футов пространства между ними оказались как бы буферной зоной для ведения неизбежных переговоров. Грант поднял на нее тусклые, налитые кровью глаза и задержал на ней взгляд, видимо, достаточно, чтобы заметить ее вечерний наряд.
— Где это ты была?
— Отмечали годовщину основания фирмы, как отмечаем каждый год. — Она имела основания надеяться, что он не вспомнит, что дату эту они отмечают в октябре, а вовсе не в апреле. На праздник этот он ходить терпеть не мог, не объясняя причины, о которой она догадывалась и без его объяснений. Он чувствовал свою ущербность по сравнению с ее коллегами-адвокатами. Она знала, что он не станет донимать ее вопросами, на которые не могла дать ему правдивый ответ. А лгать она больше не хотела — хватит, сыта по горло.
— Почему ты вернулся? Я думала, процесс затянется еще по крайней мере недели на две.
— Я сам так думал. — И выглядел он, и говорил так, будто был сильно простужен. Глаза у него были красные и воспаленные.
— Что случилось?
Он откашлялся и, помедлив немного, заговорил, словно обращаясь к камину:
— Мы изложили наши претензии, как и было условлено, представили свидетелей, те выступили один за другим; все шло без сучка без задоринки. — Речь его была нечеткой, как бы смазанной, но слова он находил без труда. — Прекрасно все шло. С их стороны почти никаких возражений не было. А когда они возражали, то делали это робко и неуверенно. Я думал, что они вот-вот признают свое поражение и пойдут с нами на мировую, мы получим искомые сто пятьдесят миллионов, и все будет кончено. — Подняв стакан, он налил себе еще.
— Ты не считаешь, что выпил уже достаточно?
— О нет! — Он засмеялся, но невесело, с горечью. — Это я только начал!
Дана поплотнее закуталась в накидку. Мускулы ног у нее подрагивали, и она не могла унять эту дрожь.
— Так что же случилось?
— После перерыва судья отпустил присяжных и объявил, что продолжим мы утром. Судя по тому, как это было сказано, я решил, что продолжение ожидается недолгое. — Он опять засмеялся и поднял глаза к висевшей над каминной полкой картине, изображавшей вздыбившихся, косящих испуганным глазом коней — то, что их так напугало, на самой картине отсутствовало, художник предоставил это воображению зрителей. — Помню, что я поглядел на Билла Нельсона и улыбнулся ему. Вечером за ужином мы только гадали, хочет ли судья в своей речи посоветовать уладить дело полюбовно или же предполагает защиту, но короткую. Мы уже считали денежки. — Он поперхнулся и, прочистив горло еще одним глотком, опять наполнил стакан.
— А наутро их защита выступила с ходатайством о вынесении немедленного решения. Я с трудом сдерживал улыбку, хотя и отдавал должное их смелости. И тут судья вдруг скажи… Он так сказал: «Я ждал этого». «Я ждал этого!»
Не обращая внимания на Дану, Грант уставился в камин.
— Такая смелость с их стороны была обусловлена одним — они оспорили все наши доводы, утверждая, что контракт юридически не правомерен, так как не учитывает окончания срока партнерства и, следовательно, компания Нельсона не имела оснований возбуждать дело и на что-то претендовать. — Он встал, споткнулся, но, устояв на ногах, поднял вверх палец, как поняла она, изображавший адвоката противоположной стороны. — «И более того, ваша честь, любая дальнейшая попытка претензий со стороны истца будет отклонена и пресечена как не учитывающая окончания срока партнерства». — Он повернулся и, взглянув наконец на нее, поднял стакан, как бы шутливо провозглашая тост. — Иными словами, твой благоверный потратил кучу времени, возбуждая юридически неправомочное дело от юридически несостоятельного лица. Но они выжидали. Все выяснилось еще за неделю до начала процесса, но им надо было опозорить меня перед клиентом, перед моим начальством, судьей, присяжными и перед самим Всевышним! — Последнее он выкрикнул, как баптистский проповедник, вещающий перед своей паствой на утренней службе; и тут же он разразился странным сдавленным смехом, перешедшим в рыдания.
Дана сидела, сцепив руки на коленях. Ей было жаль мужа, но при всем старании она не могла подавить в себе чувство удовлетворения, хотя и не могла не винить себя за это постыдное чувство. Она не желала испытывать удовольствие оттого, что Грант проиграл. Она знала, что ему больно, что, несмотря на теперешние их отношения, их связывают десять лет совместной жизни, их связывает и всегда будет связывать ребенок. И ведь когда-то она любила этого человека.
— Но разве это нельзя исправить? Нельзя переписать формулировки первоначальных претензий? Сослаться на то, что дело было начато еще до окончания срока партнерства?
Он засмеялся, переломившись в талии, словно в шуточном поклоне.
— О, в этом-то самая прелесть и заключается. Эта сволочь судья с огромным удовольствием отрезал мне все пути в своем вердикте. Он особо подчеркнул, что упущенное можно бы было исправить более тщательной и скрупулезной проработкой дела. Более усердным юристом. «Однако отсутствие усердия еще не повод ходатайствовать о переписывании прошения и новом рассмотрении», — сказал Грант, видимо, передразнивая голосом судью.
— Не может быть, чтобы он так сказал!
— И тем не менее сказал он именно так. Что едва ли не исключает возможность апелляции. Он даже сказал, что его отец некогда говорил… — Грант запнулся, словно припоминая точные слова: — «Высокомерие — старший брат невежества. Оно ведет его за собой, застя глаза и затмевая зрение».
— Господи! Так и сказал?
По щеке Гранта скатилась слеза.
— Бергман созвал совещание, готовя партнеров к неизбежному иску о возмещении ущерба. Компании Нельсона потребуется возместить утерянные сто пятьдесят миллионов долларов, а если это не заставит партнеров полезть в бутылку от злости, то я уж не знаю, что заставит.
— Страховкой это не покрыть.
— Конечно. — Он наклонил бутылку, чтобы вылить в стакан последнее. — Почему компания Нельсона и раззявит рот на долю каждого из партнеров. Как думаешь, понравится им, когда объявят, что им придется расстаться с накопленным состоянием, чтобы покрыть мой ляп? — И опять послышался не то смех, не то долгий стон. Успокоившись, он поднял на нее глаза и прикрыл рот рукой. — И все это шушуканье за спиной, ну, ты знаешь, что это за народ… — Он раскинул руки, держа в одной из них стакан, а в другой — бутылку. — Как тебе теперь твой муж? Ведь я безработный. Завтра в десять утра меня в дверях конторы встретит охранник. У меня будет двадцать минут на сборы, после чего мне придется покинуть помещение. Каждая бумажка или файл, которые я захочу взять с собой, будут просмотрены каким-нибудь стажером на предмет установления, принадлежит ли это мне или конторе. Я уже не имею доступа к своему компьютеру, а мой ноутбук конфискован. Можно считать, что я теперь как на необитаемом острове. Хотя какое это имеет значение? Все равно, после того как это напечатают в местной газете, ни одна юридическая фирма в Америке меня и на порог не пустит. — В голосе его слышалась холодная ярость. — Двадцать минут на сборы после девяти лет неустанного труда в поте лица! — Казалось, он теряет нить своих рассуждений. — Двадцать минут — и все, крышка!