– Ты уверен? – спросил он Авикуса.
– Да, – ответил тот. – С годами сила моего Мысленного дара росла. Увидев, как Мариус пользуется своими способностями, я решил проверить, каковы они у меня. И знаешь, я с легкостью читаю думы Мариуса, даже если мне этого вовсе не хочется. А в ту ночь, когда Мариус пришел к нам на помощь, когда он сидел рядом с тобой и наблюдал за тем, как ты пьешь мою кровь и раны твои затягиваются, он размышлял о разных загадках и тайнах. А я читал его мысли.
Слова Авикуса опечалили меня. Я молча скользнул взглядом по цветущему саду за окном, прислушался к журчанию фонтана, а потом откинулся на спинку кресла и уставился на свитки, куда записывал историю своей жизни. Они в беспорядке валялись на столе, так что прочесть их мог кто угодно. «Но ты же шифровал записи, – подумал я. И сам себе ответил: – Бессмертным не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы подобрать ключ к любому шифру. А в общем-то, какая разница?»
Мне отчаянно захотелось еще раз попытаться найти общий язык с Маэлом, воззвать к его разуму. Я вновь сказал себе, что гнев – это слабость, а потому подавил в душе злость и презрение и уже гораздо спокойнее заговорил:
– Ты прав. Я действительно обнаружил в Египте кое-что необычное. Но, поверь, это не имеет к тебе никакого отношения. Если такая царица, Мать, как ты ее называешь, и существует – заметь, я не утверждаю, что это действительно так! – представь себе, что она превратилась в неподвижное изваяние и не может ничего предложить своим детям, что с тех пор, как она стала родоначальницей племени пьющих кровь, минули тысячелетия и что все тайны в буквальном смысле слова погребены под толщей времен и давным-давно утратили свое значение.
Я сказал много больше, чем намеревался, и посмотрел на обоих в надежде, что они поймут и примут мои объяснения.
Маэл смотрел на меня в простодушном изумлении. Но лицо Авикуса выражало нечто совсем другое.
Создавалось впечатление, будто он хочет о чем-то рассказать. Его глаза говорили о многом, но мысли оставались глубоко сокрытыми. Наконец он произнес:
– Много веков тому назад, прежде чем я отправился в Британию, чтобы занять место Бога Рощи, меня приводили к ней. Помнишь, я рассказывал?
– Да.
– Я ее видел! – Авикус помолчал. Видно было, что ему нелегко вспоминать о давно прошедших событиях. – Меня подвергли унизительной процедуре: заставили встать на колени и смиренно принести клятву. До сих пор помню, как я ненавидел всех, кто меня окружал в те минуты. А она... Я был уверен, что передо мной статуя. Но теперь мне понятны их странные речи. После того как мне была дарована Могущественная Кровь, я покорился и, склонившись перед Матерью, поцеловал ее ноги.
– А почему ты мне об этом не рассказывал? – возмутился Маэл.
Он выглядел не столько взбешенным, сколько расстроенным и задетым.
– Рассказывал. Однако не все, – ответил Авикус. – А сейчас и сам впервые увидел всю картину целиком. Пойми же, я влачил жалкое, низменное существование! – Он взглянул на меня, потом на Маэла, и голос его зазвучал мягче, ровнее. – Маэл, как ты не понимаешь? Мариус же объяснил: путь в прошлое – дорога страданий и боли!
– Но кто она такая и откуда взялась? – спросил Маэл.
И в тот роковой миг я решился, хотя отнюдь не был уверен, что поступаю правильно. Но гнев взял-таки свое.
– Она первой стала такой, как мы, – с тихой яростью произнес я. – Согласно древней легенде, она и ее супруг, царь, – наши Священные Прародители. Только и всего.
– И ты их видел, – отозвался Маэл, как будто ничто на свете не заставило бы его прервать настойчивый допрос.
– Они существуют на самом деле. Они в безопасности. Давай лучше выслушаем Авикуса. Что говорили тогда ему?
Авикус отчаянно пытался воскресить в памяти все детали и так глубоко ушел мыслями в прошлое, что, казалось, действительно вернулся в ту эпоху.
– Оба они хранят в себе семя, породившее наш род, – наконец заговорил он все тем же учтивым тоном. – Поэтому их нельзя уничтожить, ибо мы погибнем вместе с ними. Понятно? – Он посмотрел на Маэла. – Теперь мне известен источник Великого Огня! Кто-то, желая погубить всех нам подобных, пытался сжечь Священных Прародителей или просто оставил их под палящими лучами солнца.
Я был воистину сражен: Авикус разгадал одну из самых сокровенных тайн. Интересно, разгадает ли он вторую?
Повисло гнетущее молчание.
Подогреваемый воспоминаниями, Авикус поднялся с кресла и принялся ходить взад и вперед по комнате. Потом остановился передо мной.
– Хотел бы я знать, сколько времени провели они в огне? – спросил он. – Или хватило одного дня в песках, в пустыне? При мне их кожа была мраморно-белой. «Вот наша Великая Мать», – сказали мне. Я коснулся губами ее ног, а жрец поставил ступню мне на шею. К тому моменту, когда нас настиг Великий Огонь, я прожил в дубе так долго, что уже ничего не помнил. Я намеренно выбросил из головы все воспоминания и утратил чувство времени. Я оживал лишь в дни ежемесячных жертвоприношений и праздника Самайн, отмечавшегося раз в году, а все остальное время, как было велено, голодал и пребывал в полудреме. Когда приходило время Самайна, я вершил суд над своими подданными. Заглядывая в сердце обвиненного в том или ином преступлении, я приговаривал его к наказанию или объявлял безвинным.
Но теперь я вспомнил, что видел их – обоих, Мать и Отца. Перед тем как поцеловать ее ноги – холодные как лед. О, это было ужасно. Я сделал это против воли, исполненный гнева и страха. Но страх мой был страхом смелого человека.
Услышав последние слова, я содрогнулся, ибо хорошо понимал, о чем он говорит. Что чувствует храбрый генерал, когда понимает, что перевес на стороне врага, сражение проиграно и остается только смерть?
Маэл смотрел на Авикуса, и в глазах его застыли печаль и сочувствие.
Но Авикус еще не закончил. Он вновь мерил шагами библиотеку, склонив голову под грузом воспоминаний, и было ясно, что глаза его не видят перед собой ничего, кроме страшных картин давнего прошлого. Густые черные волосы упали на лицо.
– Солнце или Великий Огонь? – повторил он вопрос. – Их хотели сжечь? Неужели кто-то решил, что это возможно? Да нет, все просто. Мог бы и раньше вспомнить. Но память отказывается служить нам и спешит прочь. Память знает, что она нежелательный спутник.
Память превращает людей в глупцов. Послушайте смертных стариков, у которых не осталось ничего, кроме детских воспоминаний. Они принимают всех окружающих за давно умерших друзей, а их болтовня никому не интересна. Мне частенько доводилось становиться свидетелем долгих бесед этих несчастных с призраками прошлого.