Авикус, как я и предполагал, обладал острым умом и горел желанием читать и узнавать новое. Он выучил латынь и греческий. Но в то же время не до конца понимал мой прежний мир и его добродетели.
Он взял с собой Тацита и Ливия, а также «Правдивую историю» Лукиана и жизнеописания Плутарха на греческом. Последний труд, однако, оказался для него слишком сложным.
Много часов я читал ему вслух, объясняя, как трактовать тот или иной отрывок, и видел, что он буквально впитывает каждое мое слово. Он стремился познавать мир.
Маэл не разделял наших увлечений, но и не противостоял им, как в былые времена. Он слушал наши обсуждения и, возможно, черпал что-то для себя. Мне было ясно, что эта пара – Авикус и Маэл – выжила, потому что оба удачно дополняли друг друга. К счастью, Маэл больше не искал во мне врага.
Я же наслаждался ролью учителя, с новой радостью споря с Плутархом и комментируя Тацита, словно они оба сидели рядом.
И Авикус, и Маэл с годами стали сильнее. Кожа у них заметно побледнела. И каждый признался, что в определенный момент был близок к отчаянию.
– Увидев, как ты лежишь в святилище, я перестал мечтать о том, чтобы спуститься в подвал и уснуть, – рассказывал Маэл, и в голосе его больше не было враждебности. – Я решил, что больше не проснусь. И мысль об Авикусе, моем вечном спутнике Авикусе, не позволила мне уйти.
Когда же Авикус чувствовал, что устал от мира и не может больше жить, его удерживал Маэл.
Оба они страдали, глядя, как я лежу недвижимый и не отвечаю на их мольбы, но слишком страшились Священных Прародителей, чтобы приносить цветы, воскурять благовония или ухаживать за святилищем.
– Мы боялись, что они нападут на нас, – рассказывал Авикус. – Нам страшно было даже смотреть на их лица.
Я кивнул.
– Священные Прародители, – ответил я, – никогда не проявляли никаких желаний. Я сам выдумал эти ритуалы. Возможно, темнота столь же по вкусу им, сколь и свет лампы. Посмотри, как они спят в гробах под палубой, обернутые тканью.
Я говорил так смело, ибо вспоминал прежние видения, но никогда не упоминал о них самих, как не хвастал, что пил Могущественную Кровь.
Во время плавания нам угрожала всего одна, но чудовищная опасность: в любое время дня и ночи на галеру могли напасть и затопить ее вместе со Священными Прародителями. Даже говорить о такой возможности вслух было страшно. И всякий раз, размышляя об этом, я понимал, что нужно было выбрать менее опасный путь – по суше.
Однажды на рассвете мне открылась ужасная истина: если такое несчастье случится, я выплыву, а Те, Кого Следует Оберегать, – нет. Что произойдет с ними на таинственном дне великого океана? Мысли роились у меня в голове, не давая покоя.
Я старался отогнать тревожные думы и возвращался к приятным беседам с попутчиками или выходил на палубу, смотрел на серебряную морскую гладь и поверял ей свою любовь к Пандоре.
Я не разделял энтузиазма Маэла и Авикуса относительно Византии. Мне уже довелось когда-то жить в восточном городе – в Антиохии. Но Антиохия находилась под сильным западным влиянием. И несмотря на это, я, истинное дитя Запада, покинул ее ради Рима.
Теперь же мы направлялись в метрополию, которую я считал истинно восточной столицей и опасался, что ее кипучая энергия станет для меня невыносимой.
Пойми вот что: у римлян Восток, то есть земли Малой Азии и Персия, всегда вызывал подозрения своей тягой к роскоши и необыкновенной мягкостью и терпимостью. Я, как и многие римляне, считал, что Персия укротила Александра Великого и смягчила греческую культуру. А греческая культура, находясь под влиянием Персии, принесла восточную мягкость и в Рим.
Конечно, вместе с мягкостью пришли великая культура и искусство, не имевшие себе равных. Рим впитывал любое греческое веяние.
И все же в глубине души я испытывал укоренившуюся подозрительность в отношении Востока.
Естественно, я не обсуждал ее с Авикусом и Маэлом, ибо не хотел смущать их в предвкушении встречи с троном восточного императора.
Когда же долгий путь приблизился к концу и мы вошли в мерцающее Мраморное море, глазам предстали высокие бастионы Константинополя с мириадами факелов-светлячков. Открывшаяся картина заставила меня в полной мере оценить величие полуострова, когда-то избранного Константином.
Наша галера медленно входила в величественную гавань. И мне выпало использовать свою «магию», чтобы уладить все формальности с местными властями и получить разрешение на временную стоянку в порту, дабы подыскать подходящее убежище, куда можно будет перенести священные саркофаги с телами почтенных предков, которых мы привезли захоронить в родной земле. Конечно, у нас возникали и более мирские вопросы – например, где найти агента по найму. Несколько смертных вызвались помочь нам советами.
Благодаря золоту и присущим вампирам способностям затруднений не возникло. Вскоре мы сошли на берег, готовые исследовать мифическое место, где Господь повелел Константину создать величайший город на земле.
Признаюсь, ночь не принесла мне разочарований.
Первым приятным сюрпризом стало то, что торговцев в Константинополе обязывали в темное время суток оставлять рядом с лавками зажженные факелы и потому улицы города были ярко освещены. И конечно же, нам предстояло осмотреть великое множество церквей и соборов.
Население города приближалось к миллиону, и я ощутил в нем ту необычайную жизненную силу, что покинула Рим.
В сопровождении моих сговорчивых спутников я сразу же направился к огромной открытой площади, именуемой Августеум, где стоял собор Святой Софии – храм Священной Мудрости. Оттуда открывался вид и на другие величественные здания, такие как потрясающие общественные бани, украшенные великолепными языческими статуями, привезенными из разных городов мира.
Мне хотелось везде побывать одновременно: и на огромном ипподроме, где днем собирались тысячи людей, чтобы поглазеть на гонки колесниц, и в неописуемо прекрасном императорском дворце, куда мы с легкостью могли пробраться незамеченными.
От центральной площади на запад уходила широкая улица – главная артерия города, а от нее разбегались во все стороны другие улицы и бесчисленные переулки, многие из которых приводили на красивые площади.
Маэл и Авикус послушно следовали за мной, куда бы я ни пошел. Мы вместе стояли под гигантским куполом собора Святой Софии, окруженные его великолепными стенами, ослепленные красотой храма, мириадами арок, изысканными и точными до мелочей мозаичными изображениями Юстиниана и Феодоры, сверкающими при свете бессчетных ламп.
В последующие ночи восхитительным приключениям, казалось, не будет конца.