Видно было, что он изо всех сил старается исполнить ее приказание.
Его глаза открылись, но он ничего не видел. Кожа приобрела оттенок старой слоновой кости. Волосы разметались по подушке. Клинок лорда Гарлека оставил на лице страшный шрам.
– Оставьте нас, – мягко велел я всем, кто был в комнате.
Никто не возражал.
Услышав, как закрылись двери, я наклонился и, пронзив язык, капнул кровью на жуткий рубец. Удивительно! Как быстро исцелилась плоть!
Амадео снова открыл глаза.
– Мариус, – тихо произнес он. Никогда еще за всю нашу совместную жизнь он не называл меня по имени. – Мариус пришел. Почему монахи мне не сказали? А только молвили, что мне еще рано умирать.
Я поднял его правую руку. На ней тоже пламенел след клинка лорда Гарлека. Я коснулся рубца целительным поцелуем – и чудо повторилось вновь.
Амадео вздрогнул. Ему было больно: он закусил губы и снова погрузился в глубокий сон. Яд снедал его изнутри. Симптомы очевидны.
Он умирал, что бы ни сулили видения, и нежный Поцелуй Крови никак не мог его спасти.
– Ты им поверил? – спросил я. – Что тебе еще рано умирать?
Он с трудом открыл глаза. Каждое движение причиняло боль.
– Мастер, они вернули меня к тебе, – ответил он. – Какая жалость, я не помню всех слов, но они предупреждали, что я забуду. Зачем я вообще попал сюда, Мастер?
Ему было плохо, но он не хотел молчать.
– Почему меня похитили из моей далекой страны и привезли к тебе? – продолжал он. – Я помню, как скакал по степи, а в руках держал икону, мной же написанную икону. Рядом ехал отец, великий всадник, великий охотник. Но на нас напали злые татары, они схватили меня, а икона, Мастер, икона полетела в высокую траву. Мастер, я вспомнил. Наверное, они убили отца, когда увозили меня.
– Ты видел его, дитя мое? – спросил я. – Во сне?
– Нет, Мастер. Но я, возможно, просто забыл.
Он внезапно закашлялся, а перестав кашлять, глубоко вздохнул, словно на большее уже не хватало сил.
– Я знаю, что написал икону и мы поехали через степь, чтобы повесить ее на дерево. Таков был священный обычай. В степях опасно, но отец всегда там охотился. Отец ничего не боялся, а я ездил на лошади не хуже его. Мастер, теперь я знаю историю моей жизни, все знаю, но тебе рассказать не могу...
Голос его внезапно охрип, по телу прошла судорога.
– Это смерть, Мастер, – прошептал он, – но они сказали, что мне рано умирать.
Я знал, что ему оставались считанные минуты. Был ли в моей жизни человек, которого я любил больше его? Которому до такой степени раскрывал душу? Если я пророню слезу, он заметит. Если я сейчас дрогну, он поймет.
Давным-давно меня точно так же похитили и взяли в плен! Уж не по этой ли причине я его выбрал? Грабители вырвали его из жизни, совсем как в свое время меня.
И я мечтал подарить ему величайший дар – бессмертие! Кто достоин бессмертия, если не он? Да, он молод, но что плохого, если он навеки останется прекрасным, если сохранит облик юноши?
Он не Боттичелли. Он не обладает невероятным талантом и не купается в славе.
Если он сейчас умрет, мало кто вспомнит о нем, кроме меня.
– Как они могли сказать, – прошептал он, – что мое время еще не пришло?
– Они вернули тебя мне! – выдохнул я. – Амадео, ты поверил тем монахам? Поверил в стеклянный город?
Он улыбнулся. Его улыбка всегда была прекрасна, но никогда не выглядела невинной.
– Не плачь по мне, Мастер, – ответил он. Он попробовал приподняться с подушек и широко распахнул глаза. – Когда упала икона, моя судьба была предрешена.
– Нет, Амадео, я не верю! – воскликнул я, сознавая, что времени уже не остается. – Иди к ним, дитя мое, зови их! Скажи, пусть забирают тебя к себе.
– Нет, Мастер. Возможно, они не настоящие, – возразил он, – или же плод горячечного бреда. Возможно, это фантомы, сотканные из обрывков памяти. Но ты настоящий, Мастер. Я хочу Крови. Я ее пробовал. Я хочу остаться с тобой. А если ты откажешь, верни мне Бьянку! Пришли сюда мою смертную сиделку, Мастер, ведь она утешает меня куда лучше, чем ты, холодный и неприступный. Я останусь с ней вдвоем и умру.
Силы покинули его, и он упал на подушку.
Я в отчаянии пронзил клыками язык и наполнил рот кровью. Я всю кровь отдал ему, но яд распространялся слишком быстро.
Он улыбнулся, согретый кровью, но пелена слез застила ему глаза.
– Прекрасный Мариус, – проговорил он, как будто был гораздо старше меня, – прекрасный Мариус, ты дал мне Венецию, так дай же мне Кровь.
Время вышло. Я безнадежно рыдал.
– Ты действительно хочешь получить Кровь, Амадео? – спросил я. – Скажи, что ты навсегда отказываешься от солнца, а источником твоего благополучия навеки станет кровь злодея.
– Клянусь! – прошептал он.
– Ты хочешь жить вечно и никогда не меняться? Питаться кровью смертных, твоих бывших братьев и сестер?
– Да, никогда не меняться. Жить среди смертных, моих бывших братьев и сестер.
Я подарил ему последний Поцелуй Крови. А затем поднял и отнес к ванне.
Я сорвал с него тяжелые грязные одежды и положил его в теплую воду, где с помощью собственной крови исцелил все раны, нанесенные лордом Гарлеком. Я навеки сбрил каждый волосок, пробивавшийся на его лице.
Теперь он был готов к ритуалу, словно жертва, приведенная на заклание. Сердце билось все медленнее, веки отяжелели, и он уже не мог открыть глаза.
Я надел на него простую длинную рубашку из шелка и, как ребенка, вынес из комнаты.
Нас ожидали взволнованные домочадцы. Не помню, что я им нагородил. Я словно обезумел. Бьянку я попросил успокоить и поблагодарить остальных, а также передать им, что жизни Амадео ничто не угрожает и что я сам о нем позабочусь.
– Оставь нас, моя красавица, – сказал я и поцеловал ее, держа на руках Амадео. – Доверься мне, и я прослежу, чтобы тебе никогда не приходилось страдать.
Я видел, что она поверила. Она перестала бояться.
Через несколько мгновений мы с Амадео остались наедине.
Я понес его в самые великолепные покои – в то помещение, на стенах которого я, полагаясь лишь на память и мастерство, скопировал грандиозную фреску Гоццоли «Шествие волхвов».