Я вдруг полностью ощутил весь груз своего католического воздержания, продлившегося три с половиной года, тем более что в этой особе не было ничего искусственного, она казалась дикой от природы, подлинной.
Я также нашел притягательным тот факт, что теперь она как будто стала ниже ростом – это был уже не тот шестифутовый дьявол, набросившийся на меня в ванной и яростно угрожавший расправой, пока Гоблин ни закидал его осколками.
"Кстати о Гоблине, – сказала она самым любезным тоном, – я знаю, этот демон сейчас не с тобой. Какая потеря. Ты ждешь, что он скоро вернется и предложит тебе свою любовь как преданный пес, или думаешь, что он пропал навсегда?"
"Ты меня поражаешь, – признался я, – как это можно таким милым голоском произносить такие зловещие слова. Я не знаю, навсегда я его потерял или нет. Возможно, что и навсегда. Он мог найти себе другую душу, с которой у него больше общего. Я отдал ему восемнадцать лет своей жизни. Затем нас разъединило расстояние. Я больше не претендую на то, что понимаю его природу".
"Я вовсе не хотела, чтобы мои слова прозвучали зловеще, – сказала она. – По правде говоря – а я всегда люблю говорить правду, если предоставляется возможность, – я никак не ожидала, что ты окажешься сангвиником".
Я тогда не знал, что такое "сангвиник". Она подошла к столу, вынула пробку из бутылки и наполнила киворий.
"Три с половиной года несколько меня смягчили, – сказал я. – А вот я никак не ожидал, что ты пригласишь меня в дом. Наоборот, думал, ты станешь ревниво следовать своему ночному расписанию и дашь мне от ворот поворот".
"А зачем бы я это делала, как по-твоему? – спросила она, протягивая мне чашу. Тут я впервые заметил огромный сапфировый карбункул на ее пальце. – Да, примечательная вещица, – сказала она, когда я принял чашу. – Я сама вырезала портрет бога Марса. Когда-то меня избрали служить ему, только все это оказалось шуткой. Мне случалось быть жертвой очень многих шуток".
"Не представляю почему, – откликнулся я и бросил взгляд на кубок с вином. – Я что, должен пить один?"
Она тихо рассмеялась.
"Пока да, – ответила она. – Прошу, отведай вино без меня. Я очень огорчусь, если ты откажешься".
Воспитание не позволяло мне пренебречь угощением, поэтому я выпил, отметив про себя довольно странный привкус вина, хотя и приятный. Я снова сделал большой глоток, испытывая волнение.
"Ты вправду думаешь то, что говоришь? – спросила она. – Ты не понимаешь, почему люди смеются надо мной? И всегда смеялись?"
"Нет, не понимаю", – ответил я и по привычке выпил еще вина. Его вкус на этот раз показался мне необычайно хорош, особенно если учесть, что я пил на голодный желудок. Ни крошки на обед, ни крошки на ужин. Без сна в самолете, без сна целые сутки. Я подумал, что нужно быть осмотрительнее.
"Они смеялись и до сих пор смеются, – сказала она, – потому что я и мужчина, и женщина. Но ты ведь не видишь в этом повода для шуток?"
"Я уже тебе ответил, что нет. Думаю, ты просто великолепна. Я и раньше так думал. Боже, какое крепкое вино! Кстати, а это вино? – только тут я заметил, что на бутылках не было этикеток. Мне показалось, будто пол у меня под ногами заходил ходуном. – Ты не против, если я присяду?" – спросил я, озираясь в поисках стула.
"Конечно присядь", – сказала она и пододвинула мне один из стульев с гнутой спинкой. Изящная вещь, абсолютно в греческом стиле. Я вспомнил, как заказывал эти стулья. Аллен тогда едко подколол меня по телефону насчет того, что в моем доме полно лебедей из мрамора и золота.
"Да, работники насмехаются над твоим вкусом, – сказала она, прочитав мои мысли, – но вкус у тебя отличный, не сомневайся".
"А я и не сомневаюсь", – ответил я и опустился на стул, почувствовав себя более уверенно. Чашу я поставил на край стола и оперся на него рукой. Кажется, я чуть не уронил драгоценный потир.
"Выпей еще, – сказала она. – Это особый купаж. Можно сказать, я сама его смешала".
"Не могу", – отказался я, посмотрев на нее снизу вверх. У нее был очень выразительный взгляд, как у всех людей с большими глазами, а ее глаза были просто огромные. Совершенно черные. Она присела на столешницу, глядя на меня, и ободряюще улыбнулась.
"Даже не знаю, как с тобой быть, когда ты такой вежливый, – сказала она. – Когда-то ты вызывал во мне одно лишь раздражение, а теперь я хочу, чтобы ты меня полюбил. Вероятно, ты меня и полюбишь, когда все будет сказано и сделано".
"Вполне возможно, – сказал я, – но любовь ведь бывает такой разной, согласись. Лично я пока не отказался от религии, а ты, как что-то мне подсказывает, живешь свободно".
"Католик, – сказала она. – Ну конечно. Другая вера была бы недостойна тебя и миссис Маккуин. Кажется, однажды вечером в Неаполе я видела тебя и всю твою компанию на мессе. Нет. Это было в катакомбах Сан-Дженнаро. Ваше семейство заказало частную экскурсию. Да, кажется, так оно и было". – Она взяла со стола киворий, наполнила его из бутылки и снова протянула мне.
"Ты видела нас в Неаполе? – Голова у меня начала кружиться. Я сделал еще глоток вина, полагая, что он избавит меня от неприятной дурноты. Иногда ведь так случается. На этот раз не случилось. – Вот здорово, – сказал я. – Потому что я мог бы поклясться, что тоже видел тебя в Неаполе".
"И где это было?" – спросила она.
"Ты мой враг?" – спросил я.
"Ни в малейшей степени, – ответила она. – Если бы я могла, я бы избавила тебя от старости и смерти, от боли и болезней, от льстивых призраков, от мучений, которые доставляет тебе твой дух, Гоблин. Я бы избавила тебя от жары и холода и от выжженной скуки полуденного солнца. Я бы подарила тебе спокойный свет луны, навсегда поселив в царстве Млечного Пути".
"Какие странные слова, – сказал я. – По-моему, в них нет никакого смысла. Я мог бы поклясться, что видел тебя в Неаполе, что видел тебя на моем балконе в отеле "Эксельсиор", что ночью мне приснился присланный тобой кошмар. Разве это не сумасшествие? Ты ведь наверняка подтвердишь, что все так и было".