По лицу бабушки скользнула довольная улыбка.
— И да и нет. Так и быть, открою тебе эту загадку. Во время визитов ко мне ему приходится принимать видимое обличье по одной простой причине. Как тебе известно, днем и ночью я окружаю себя музыкой. Для того чтобы проникнуть сквозь эту завесу, ему необходимо использовать все свои возможности и обрести человеческий облик и человеческий голос. Только так ему удается заглушить навязчивый ритм, который ежесекундно отвлекает и зачаровывает его. Несмотря ни на что, он любит музыку, — продолжала свои пояснения бабушка. — Но музыка имеет над ним неодолимую власть. Наверное, тебе известны истории о диких зверях или героях древности, с которыми происходило нечто подобное. Пока мой оркестр играет, он не может докучать мне, проникать в мои мысли. Он вынужден подходить и касаться моего плеча.
Теперь настал мой черед расплыться в довольной улыбке. Меня позабавил тот факт, что в каком-то смысле мы с духом оказались товарищами по несчастью. Мне тоже приходилось отчаянно напрягаться, чтобы сквозь шум и грохот оркестра уловить смысл бабушкиных историй. Но для Лэшера подобное напряжение сил означало существование. Когда духи расслабляются, они себя не ощущают.
Кстати, на этот счет у меня имеется множество соображений. Однако рассказать предстоит еще слишком многое, а я уже ощущаю усталость.
Так что позвольте мне продолжить.
На чем я остановился? Ах да, на власти, которую, по словам бабушки, имела над духом музыка. Вы уже поняли, что бабушка постоянно окружала себя музыкантами, дабы вынудить Лэшера взять на себя труд сделаться видимым.
— А он знает, зачем вам музыка? — поинтересовался я.
— И да и нет, — последовал ответ. — Он частенько умоляет меня прекратить назойливый шум. Но я всякий раз отвечаю, что это невозможно. Тогда он подходит и целует мне руку, а я смотрю на него. Ты прав, мой мальчик, ему не чуждо тщеславие. Он будет принимать видимое обличье вновь и вновь лишь для того, чтобы убедиться в неизменности моей симпатии по отношению к нему. Сам он давно меня не любит и во мне не нуждается. Однако в сердце его по-прежнему есть для меня место. Это все, на что я могу рассчитывать теперь. Но, увы, для меня этого слишком мало.
— Вы хотите сказать, у него есть сердце? — удивился я.
— А как же, — ответила бабушка. — Он любит нас всех. Ведь это мы, великие ведьмы, помогли ему осознать, кто он такой. Мы помогли ему многократно увеличить свое могущество.
— Понятно, — кивнул я. — Но, grand-mere, что произойдет, если вы больше не захотите, чтобы он был рядом? Если вы…
— Тс-с-с… Никогда не говори ничего подобного! — испуганно перебила меня бабушка. — Воздерживайся от таких предположений даже под грохот барабанов и пиликанье скрипок.
— Хорошо, — торопливо согласился я, моментально осознав, что это предостережение не из тех, коими можно пренебречь, и мне лучше прислушаться к нему и беспрекословно следовать совету. — И все же, grand-mere, можете вы хотя бы рассказать мне, кто он такой?
— Дьявол, — незамедлительно ответила бабушка. — Всемогущий дьявол.
— Я так не думаю, — возразил я. Слова мои привели бабушку в изумление.
— А кто же он, по-твоему? Кто еще, кроме дьявола, будет служить ведьме?
Тут я выложил все, что знал о дьяволе. Источников у меня было немало — начиная от молитв, гимнов и проповедей и кончая рассказами наших осведомленных обо всем на свете рабов.
— Дьявол — это зло, не ведающее добра, — заявил я. — И всех, кто ему предается, ждет печальный удел. А этот дух слишком добр к нам, чтобы быть дьяволом.
С этим утверждением бабушка не могла не согласиться. Но все же, настаивала она, слишком многое роднит этот дух с дьяволом. Лэшер тоже не подчиняется Божеским законам, он исполнен не меньшего желания обрести плоть и принять человеческое обличье.
— А зачем ему человеческое обличье? — спросил я. — По моему разумению, в бесплотном состоянии он намного могущественнее. Человеческое тело слишком уязвимо. Став человеком, он рискует подцепить желтую лихорадку или еще какую-нибудь неприятную хворь.
Мое замечание вызвало у бабушки приступ неудержимого смеха.
— Когда он обретет плоть, он почувствует все, что способен чувствовать человек, увидит то, что открыто человеческому взору, и услышит то, что доступно человеческому слуху, — пояснила она. — Но ему будет неведом страх, присущий смертным, страх потерять свое бренное тело. Обретя плоть, он будет существовать в реальности, жить в мире людей и одновременно за его пределами. Таким образом он бросит вызов Господу, обрекшему его на бестелесное существование.
— Г-м-м, судя по вашим словам, он познал все на свете и проник за пределы бытия, — с сомнением произнес я.
Конечно, я тогда использовал иные выражения, более подходящие для трехлетнего дитяти. Впрочем, подобно многим своим сверстникам, особенно тем, что выросли в сельской местности, я уже много раз видел воочию и смерть, и телесные страдания.
Мое замечание вновь вызвало у бабушки улыбку. Он непременно получает все, что захочет, сказала она. А на нас он изливает свои щедроты, потому что мы служим его целям.
— Больше всего ему нужна сила. Пока мы рядом, сила его растет, с каждым днем и каждым часом крепнет его могущество. Он выжидает, пока на свет появится ведьма, обладающая непревзойденным могуществом. Она дарует ему плоть — раз и навсегда.
— Вряд ли ему стоит рассчитывать на мою маленькую сестренку Кэтрин, — заметил я. — По-моему, она на это не способна.
Бабушка, по-прежнему улыбаясь, кивнула головой.
— Боюсь, ты прав. Но не забывай: сила приходит и уходит. У тебя она есть. А твой брат не получил даже малой толики.
— Возможно, это не совсем так, — возразил я. — Просто мой брат слишком труслив и робок. Брат видел Лэшера, но тот состроил отвратительную гримасу и не подпустил его к колыбели Кэтрин. Я — совсем другое дело. Меня не так просто испугать. Но ему нет нужды строить мне гримасы. Он знает, у меня хватит ума, чтобы не опрокинуть колыбель Кэтрин. Но объясните мне, бабушка, каким образом ведьма, пусть даже очень могущественная, сумеет даровать ему плоть навсегда. Даже когда он находится рядом с матерью, ему удается сохранить видимое и осязаемое обличье минуты на две-три, не больше. Как по-вашему, на что он надеется?