— Завтра? — переспросила Аманда.
— Можете возвращаться в Лурд, а завтра утром вернетесь. Ехать-то недалеко. Или останьтесь — поужинаете со мной и Жаном, а переночуете в британском молодежном общежитии тут неподалеку. Называется «Осанна-хаус». Вообще-то там людей со стороны на ночь не пускают, но я с ними договорюсь.
— Извините, остаться не могу. Мне надо в Лурд. У меня там муж. Он…
— Молится о чуде?
Впервые за все время черты лица мадам Готье смягчились.
— Ну, поезжайте к нему, поезжайте. Завтра дневник будет у вас. Обещаю.
* * *
Ранним вечером Эдит Мур стояла у подножия статуи отца Пейрамаля, который, будучи во времена Бернадетты кюре Лурда, стал первым влиятельным священником, признавшим реальными видения девочки-крестьянки. Эдит запрокинула голову, чтобы лучше разглядеть колокольню и освещенный шпиль церкви Святейшего Сердца Иисуса. На душе стало как-то теплее при мысли о том, что этот храм в 1903 году заменил старую приходскую церковь, где проповедовал отец Пейрамаль. Его останки покоились тут же, в склепе, расположенном в церковном подвале. Сюда была перенесена и старая деревянная будка-исповедальня, где он принимал сокровенные признания прихожан.
Спокойнее было и оттого, что время исповеди назначил ей сам отец Рулан. Это он три года назад заинтересовался ее судьбой и с тех пор подружился как с самой Эдит, так и с ее мужем. Регги, узнав о встрече жены с доктором Клейнбергом и затем встретившись с Клейнбергом лично, позвонил отцу Рулану, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что в церкви обязательно будет присутствовать священник, готовый выслушать исповедь. Отцу Рулану он сказал, что Эдит желает исповедоваться не в часовне на территории святилища, а именно в церкви Святейшего Сердца Иисуса в старом городе, и тому якобы есть причины эмоционального порядка. Ведь именно в церковь Святейшего Сердца пришла Эдит на исповедь три года назад за несколько часов до исцеления. Хотя все эти приготовления несколько выходили за рамки обычного, они ни в малейшей степени не смутили отца Рулана. Он легко согласился на оба условия, которые изложил ему Регги. Были назначены место и время исповеди. И вот время подошло.
Заметно прихрамывая, Эдит пересекла улицу Святого Петра и вышла на Церковную улицу, поднялась по ступенькам и вошла внутрь храма. На скамьях сидели редкие молящиеся. В ряду, где никого не было, Эдит преклонила колени и вознесла покаянную молитву.
— Господи, я искренне сожалею, что оскорбила Тебя, милостивого Спасителя моего,— зашептали ее губы. — Ненавижу все прегрешения мои и смиренно молю Тебя простить все вольно или невольно содеянное мною против заповедей и священной воли Твоей. Обещаю Тебе, Господи, и твердо решаю избегать всякого добровольного греха и всего того, что к нему проводит. Уповаю на милосердие Твое и благодатную помощь Твою, укрепляющую меня во всяком добре. Уповаю на милость Твою при заступничестве Пречистой Матери Твоей и всех святых Твоих. Аминь.
Поднявшись с колен, она заковыляла вдоль прохода к исповедальне, где, как заверил ранее отец Рулан, ее должен был ждать священник. Подходя к будке все ближе, Эдит пыталась представить себе, как отреагирует священник на ее признание. Поскольку отец Рулан знал, что нужно направить кого-то выслушать ее исповедь, оставалось надеяться на то, что этот священник будет обладать не меньшей широтой мышления, чем сам Рулан. Регги не уставал повторять, что в Лурде из всех священников отец Рулан самый дельный и разумный, потому что лучше других знает, насколько не проста подчас бывает жизнь земная. Может быть, и назначенец его окажется сегодня столь же разумным и гибким. Или, во всяком случае, не оскорбится с ходу. Она никак не могла представить себе, какой из двух вариантов более вероятен.
Внутри исповедальни Эдит вновь встала на колени и обратилась к зарешеченному окошечку в перегородке:
— Отче, мне нужна помощь.
Из отверстия донесся доброжелательный, несколько приглушенный голос:
— Можете начинать.
За последние годы Эдит обрела богатый опыт в этом деле, а потому без задержки приступила к процедуре покаяния.
— Благослови, отче,— начала она.— Исповедуюсь Богу Всемогущему и тебе, отче, ибо согрешила. В последний раз исповедовалась около недели назад. А виню себя в одном грехе, содеянном сегодня.
Ответа с другой стороны перегородки не последовало. Эдит поняла, что находящийся там духовник весь обратился во внимание. Она заговорила вновь без колебаний, поскольку знала, что все сказанное ею останется тайной — тайной исповеди.
— Святой отец, ранее я выздоровела. Медицинское бюро признало мое выздоровление чудесным исцелением. И архиепископ в Лондоне сказал мне, что о моем чудесном исцелении будет объявлено официально. Но выяснилось, что выздоровления на самом деле не было. Врач, которого привезли сюда, чтобы дать окончательное заключение, заявил, что исцеление оказалось временным. Опухоль снова растет.
Молчание за перегородкой несколько затягивалось. Однако в конце концов оттуда сказали вполголоса:
— А вы уверены в этом? Ваш врач уверен?
— Да, уверен.
— Сообщил ли он об этом отцу Берье?
— Никому, кроме меня, он об этом еще не говорил. Только мне и Регги.
— В чем ваш грех? Готовы ли вы назвать его?
— Готова, святой отец. Доктор Клейнберг сказал, что состояние мое будет ухудшаться и в конце концов приведет к смерти, если я не подвергнусь новому лечению, с которым тайно экспериментирует один врач. Этот врач готов прибыть в Лурд завтра, чтобы испытать свой метод на мне в воскресенье. Мне сказали, что у меня есть семидесятипроцентный шанс на излечение. Но ведь правда, что, если меня спасет эта операция, я больше не смогу считаться чудесно исцеленной?
Пропустив ее вопрос мимо ушей, священник настойчиво повторил:
— В чем же ваш грех?
— Меня одолевает искушение, отче. Пока я считаюсь женщиной-чудом, у меня есть возможность помочь мужу. Сейчас у него здесь отлично идут дела с нашим рестораном. Но в это дело вложено все мое наследство. Едва я перестану быть чудом, дела наши пойдут на спад и в конце концов мы потеряем все. Мы с Регги вместе подумали и составили план. В этом и состоит мой настоящий грех, святой отец. Я послала Регги к доктору Клейн-бергу спросить, как он поступит в случае, если этот медицинский метод в самом деле окажется успешным. Сможет ли он закрыть на это глаза и сказать Медицинскому бюро, что я исцелилась чудесным образом? Мы попросили его солгать.
— И что же доктор Клейнберг? Что он сказал на вашу просьбу?
— Он не сможет подтвердить, что в моем случае имело место чудесное исцеление. Лишь церковь может сделать это. Вот если я найду кого-нибудь в церкви, кто согласится посмотреть на факт моего лечения сквозь пальцы — если я, конечно, этому лечению подвергнусь — и удостоверить чудесную природу моего исцеления, то он этому мешать не будет и об операции упоминать не станет. Он дал понять, что мне следует попросить кого-то в церкви согласиться признать мое исцеление чудом.— В ее голосе послышалось колебание.— Возможно ли это, отче?