За полчаса они более чем достаточно поговорили на заезженную тему. Эдит без конца сыпала затертыми штампами, и у Лиз уже рука отваливалась записывать эти банальности. Близился конец — и интервью, и карьеры Лиз.
— Вот видите, как все прекрасно складывается,— устало вымолвила Лиз.— Благодаря лурдским чудесам вы полностью излечились, и очень скоро вас объявят новой чудо-женщиной. Что вы чувствуете в этой связи?
Ответа не последовало.
Не поднимая головы от чайной чашки и блокнота, Лиз повторила вопрос:
— Так какие же чувства вы испытываете, Эдит? Каково стать чудо-женщиной?
Ответа по-прежнему не было.
Лиз резко вскинула голову и была поражена: по бледным щекам англичанки текли слезы. Эдит молча плакала, вытирая глаза уголком носового платка.
Лиз испытала настоящее потрясение. Она еще ни разу не видела даже намека на эмоции со стороны этой женщины, похожей на репку, брюссельскую капусту или еще какой-нибудь пресный овощ. А здесь были не просто эмоции. То, что происходило сейчас, больше походило на нервный срыв.
— Ну-ну,— проворковала Лиз, пытаясь положить конец этому потоку слез,— будет вам. Что случилось?
Голос Эдит сел от неподдельного горя:
— Я… я… никакая я не чудо-женщина. Я мошенница. Ничтожество. Извините, но я больше не могу говорить об этом. Не могу. Все это теперь не имеет никакого смысла.
— Минутку, минутку,— тут же заинтересовалась Лиз.— Что вы хотите этим сказать?
— Моя саркома… Она вернулась ко мне. Ни от чего я не исцелилась. Новый доктор только что установил это. Я снова больна и обречена на смерть. Но он может спасти меня, спасти с помощью нового хирургического метода. А я не хочу жить, потому что больше не буду женщиной-чудом. Я буду никем, и Регги тоже.
— Господи боже! — в недоумении сказала Лиз.— Да ведь вас спасут, и вы будете жить! Вы что, совсем рехнулись?
— А вы что, оглохли? — снова всхлипнула Эдит, вытирая глаза.— Я больше не буду чудо-женщиной, а это было все, чего мы с Регги хотели!
Остатки хмеля полностью выветрились у Лиз из головы. Теперь она олицетворяла собою собранность, ее пальцы снова цепко сжимали карандаш.
— Постойте, Эдит, а вот это уже настоящая новость. Интересная, необычная — то, о чем действительно можно написать. Ну-ка выкладывайте, что там у вас есть.
— Нет,— отрезала Эдит.— Ничего я вам не выложу, если вы об этом напишете хоть слово. Меня постигла неудача, и я не хочу, чтобы вы о ней писали.
— Послушайте, Эдит, мне совершенно необходимо знать, что с вами стряслось на этой неделе. И что случится дальше.
— Не скажу, если вы собираетесь писать об этом.
— Ну пожалуйста, Эдит.
— Нет.
— Чтоб вам всем пусто было,— выругалась Лиз, раздраженно захлопывая блокнот.— И эта туда же. Третий облом за день. C'est la guerre [41] .— Она еще раз взглянула на Эдит, эту несчастную женщину, лишившуюся ореола чуда, и пожалела ее.— Ну хорошо, хорошо,— успокоила она зареванную англичанку.— Будь по-вашему. Никакой статьи, ни строчки. Обещаю, что ничего не буду писать. Но мне все равно хотелось бы знать, что же случилось-то.
Эдит с трудом взяла себя в руки.
— Вы правда не напишете? Не обманываете?
Лиз отодвинула карандаш в сторону и спрятала обе руки под стол, положив их на колени.
— Вот, без рук.
— Что?
— Американское выражение такое. Рассказывайте, Эдит. Я слушаю.
— Ну, все началось после того, как сюда, в Лурд, из Парижа приехал доктор Поль Клейнберг, чтобы освидетельствовать меня…
Со скорбным подвыванием Эдит Мур пересказала грустную историю своего падения. Она не пропустила ни одной детали из того, что помнила. Поведала об осмотре, проведенном доктором Клейнбергом, о вердикте, который он сообщил Регги, а затем и ей самой.
Эдит все говорила и говорила, изливая душу. Она рассказала о попытке склонить Клейнберга к компромиссу — чтобы он организовал для нее операцию, но в то же время удостоверил ее излечение как чудесное. Поведала о том, что Клейнберг отказался участвовать в обмане, но в то же время согласился не опровергать историю о чудесном исцелении, если на такой вариант даст согласие кто-либо в церковных верхах. Поэтому, сказала Эдит в завершение своей грустной повести, в порыве отчаяния она на исповеди открыла все священнику, не исключено даже, что самому отцу Рулану, спросив его, не согласится ли тот быть заодно с врачом в небольшой мистификации, касающейся ее исцеления. Однако священник на такой сговор не пошел.
— Он сказал мне,— подчеркнула Эдит,— что если исцеление наступит в результате хирургического вмешательства, то я больше не смогу считаться женщиной-чудом. Мол, чудо-женщиной — или чудо-мужчиной — может стать лишь тот, кто узрит Деву Марию в гроте, точно так же, как видела Ее Бернадетта. Тогда и этот человек сам станет чудом, настоящим чудом.
Лиз внимательно слушала, хмуря брови и напряженно моргая.
— И что вы на это ответили?
— А что тут было говорить? Я и слова вымолвить не могла. Просто вышла из исповедальни. И сдалась. Сказала: операция так операция. Только не очень-то она мне нужна. То есть вообще не нужна. Потому что я стану совсем не такой, какой должна быть.
— Минуточку, что-то я вас не вполне понимаю,— снова выразила недоумение Лиз.— Значит, священник сказал вам, что чудом может считаться не только та женщина, которая чудесно исцелилась, но и та, которая увидит возвращение Девы Марии. Такая тоже станет чудом и останется им на всю жизнь. Верно я поняла?
— Да, такая женщина станет величайшим чудом на свете.
«Ну ты и дура,— подумала Лиз.— Дура набитая».
— Эдит,— мягко обратилась она к собеседнице,— предположим, что именно вам откроется сегодня Дева
Мария в пещере. Получается, тогда вы снова станете женщиной-чудом?
— Ну конечно стану,— подтвердила Эдит, несколько запинаясь.— Только какой смысл об этом говорить? Скорее всего, я Ее не увижу. Вряд ли именно я стану той, кто увидит Деву. А если я Ее не увижу…
Лиз подалась вперед, приблизив лицо к Эдит, и с горящим взором выразительно прошептала:
— Эдит…
— Что?
— Увидьте Ее!
Эдит вытаращила глаза. Стремительно вскочив с места, она продолжала таращиться на Лиз.
Найдя взглядом дверь ресторана, Эдит бросила на Лиз еще один испуганный взгляд и попыталась бежать, отчего еще сильнее захромала. Наконец она вывалилась в дверь и исчезла из виду.
Лиз осталась сидеть в полной тишине. Проведя в задумчивости несколько минут, она в конце концов заказала себе еще порцию виски. Пора было выпить — то ли за удачу, то ли за самоубийство, пока было не ясно.