Должно быть, я казалась им воплощением непристойности. Но я, глупая, жила в оцепенении, наслаждаясь приятным путешествием, – и все потому, что подлинное горе и ярость пока что не проникли в мою душу. Все произошло слишком быстро.
Я злорадствовала, вспоминая, как в последние минуты своей жизни отец расправился с солдатами Тиберия, дешевыми наемниками, посланцами трусливого, нерешительного императора. А об остальном и думать себе запретила, изо всех сил стараясь изображать из себя закаленную духом римлянку.
Эту официальную римскую позицию по отношению к неудачам, к трагедии прекрасно отобразил современный ирландский поэт Иейтс:
Брось на жизнь и смерть холодный взгляд.
Проезжай, всадник!
Не родился еще на свет римлянин, который не согласился бы с его словами.
Такой я и стала – единственный оставшийся в живых член большой семьи, которому отец приказал жить. Я не осмеливалась размышлять о судьбе моих братьев, их милых жен и детишек. Я не могла представлять себе избиение детей – маленьких мальчиков, рассеченных широкими мечами, младенцев, пригвожденных к стене. О Рим! Рим и его кровавая старая мудрость! Непременно истребить отпрысков. Убить всю семью!
Лежа по ночам в одиночестве, я оказывалась во власти жутких кровавых снов. Они напоминали фрагменты забытой жизни на забытой земле. Сны развивались на фоне гулкой вибрирующей музыки, как будто кто-то бьет в гонг, а рядом торжественно и глухо звучат барабаны. Как в тумане, я видела на стенах скупые и плоские рисунки, изображающие чужие мне миры. На меня отовсюду глядели нарисованные глаза. Я пила кровь! Пила из маленького дрожащего человека, стоявшего передо мной на коленях, как перед Матерью Изидой.
Я просыпалась, хватала большой кувшин воды, стоявший у кровати, и выпивала его до дна. Я пила воду, чтобы утолить жажду, испытанную во сне, чтобы бросить ей вызов. Меня едва не тошнило от воды.
Я ломала голову. Снились ли мне такие сны в детстве?
Нет. А сны эти вызывали во мне какие-то воспоминания! О посвящении в обреченном храме Изиды, когда такие обряды еще были в моде. Я была пьяна, меня окунали в бычью кровь, мы вставали в круг и исполняли какой-то дикий танец. В голове звучали песнопения в честь Изиды. Нам обещали перерождение!
«Никогда не рассказывай, никогда не рассказывай, никогда не рассказывай…»
Но что могла рассказать опьяневшая новопосвященная, едва помнившая саму церемонию?
Изида вызывала во мне воспоминания о приятной музыке лир, флейт, бубнов, о высоком волшебном звуке металлических струн систра, который Мать держала в руке. Мимолетные воспоминания о том, как мы танцевали обнаженные, все в крови, как поднимались ночью к звездам, как видели по циклам всю жизнь, как ненадолго прекрасно понимали, что луна всегда будет меняться, а солнце всегда будет всходить. Объятия других женщин. Мягкие щеки, поцелуи и покачивающиеся в унисон тела.
«Жизнь, смерть, перерождение – никакая не совокупность чудес, – сказала жрица. – Чудо – понять и принять. Вершите чудеса в своей собственной душе».
Конечно, мы не пили кровь! А бык… Такая жертва требовалась только для посвящения. Мы не приносили на ее украшенные цветами алтари беспомощных животных, нет, наша Святая Мать такого у нас не просила.
Теперь, оставшись в одиночестве посреди моря, я старалась не спать, чтобы не видеть снов.
Но едва усталость брала верх, начинался сон, как будто он только и ждал, пока я закрою глаза.
Я лежала в золотых покоях. Такое впечатление, что я пила кровь, кровь из горла бога, вокруг распевали хоры – унылый повторяющийся звук, не заслуживающий названия «музыка»; а когда я насытилась кровью, этот бог – не знаю, кем он был на самом деле, – поднял меня и положил на алтарь.
Я чувствовала под собой холодный мрамор. Я осознала, что на мне нет одежды. Неловкости я не испытывала.
Где-то вдалеке, в глубине этих величественных залов, эхо разнесло плач женщины. Меня переполняла кровь. Поющие приблизились ко мне, держа в руках глиняные масляные лампы. Меня окружали темные лица, темные, как из далекой Эфиопии или Индии. Или из Египта. Смотри! Подведенные глаза! Я посмотрела на свои руки и ладони. Тоже темные. Но тем, кто лежал на алтаре, была я, я говорю «тем», потому что во сне я, без сомнения, ощущала себя мужчиной. Меня прорезала боль. Бог сказал:
«Это просто переход. Теперь испей понемногу от каждого из нас».
Только после пробуждения меня озадачило перевоплощение в мужчину, как, впрочем, озадачивало и все остальное. Я тонула в ощущении египетского искусства, египетской тайны – я сталкивалась с ней, увидев золотую статую на рынке или танцоров-египтян на банкете, живые скульптуры с подведенными черными глазами, в черных, заплетенных в косы париках, они перешептывались на таинственном языке. Что они думали о нашей Изиде в римском платье?
Меня мучила загадка; что-то не давало покоя моему рассудку. То, что заставляло римских императоров так бояться египетских и восточных культов, нахлынуло и на меня: тайна и эмоции, выходящие за пределы здравого смысла и закона.
Моя Изида на самом деле была римской богиней, универсальной богиней, Матерью для каждого из нас; ее культ распространился в греческом и римском мире задолго до того, как пришел в собственно Рим. Наши бедные жрецы были греками и римлянами. Паства состояла из греков и римлян.
Нечто, возникшее в моем разуме, произнесло:
«Вспоминай!»
Едва слышный отчаянный голос у меня в голове, подстрекавший меня «вспомнить» ради самой себя.
Но воспоминания только привели к путанице и неразберихе. Между реальностью – моей каютой и рокотом волн – и неким смутным пугающим миром, миром храмов, окутанных словами, творящими волшебство, падала завеса! Удлиненные прекрасные бронзовые лица. Шепот:
«Бойся жрецов Ра! Они лгут!»
Я вздрогнула и закрыла глаза. Царица-Мать прикована к трону цепями! Она плачет! Это был ее плач! Невыразимо.
«Понимаешь, она забыла, как нужно править. Делай, что мы говорим».
Я вздрогнула и проснулась. Я и хотела понять, и не хотела. Царица в чудовищных оковах плакала. Я ее не разглядела. Все шло в развитии. Все виделось в деталях.
«Пойми, царь уже рядом с Озирисом. Смотри, какой у него взгляд; тех, чью кровь ты пьешь, ты отдаешь Озирису; каждый становится Озирисом».
«Но почему же кричала царица?»