– Я хотела… – Потрясла головой.
Слышишь, в роще зазвучали
Песни соловья?.. —
одиноко провыл какой-то мартовский кот, по которому плакало ведро холодной воды. Или кастрация.
В знак протеста я включила аудиосистему. Не помогло.
Нарастающее крещендо перебило и записи храмовых еврейских гимнов, и тяжелый рок «Раммштайна». С необыкновенной легкостью положив на лопатки Du hast, на просторах Нью-Йорка неслось:
…Звуки их полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви, вся тоска любви…
– Да что такое! – взорвалась я, подскакивая к окну. И замерла.
На Таймс-сквер стояла красочная группа людей в маскарадных костюмах трубадуров и, подняв лица вверх, старательно выводила поставленными голосами «Серенаду» Шуберта. Это было более чем возмутительно, потому что это безобразие возглавлял… кто бы вы думали – Никос!
Я немедленно почувствовала в себе зверя – гигантского боевого хомячка! – и созрела для разъяснений. Потому что этот… этот Казановис… Козлиди… без названия мужчина поднял руку и дал отмашку:
Ты приди скорей,
Ты приди скорей!
Приди скорей…
Джул! Джул! Джул!
…!!! Жаль, что я не могу высказаться об этом вслух. Статус не позволяет.
– По-моему, кто-то не знает, как пользоваться телефоном! – В дверь опять заглянула Анна. – Но все та-ак романтично!
– Угу, – кивнула я, захлопывая окно. – Чрезвычайно! Продолжаем!
Как выяснилось, от зова пары сотен человек, усиленного микрофонами и колонками (и это я не считаю подпевающих зевак и просто сочувствующих!), даже звукоизолирующие стекла не спасают. Особенно когда твое помещение заминировано ядреными цветочными запахами. Так что, увы, окна пришлось все же открыть.
Спустя час…
Ты приди скорей,
Ты приди скорей!
Приди скорей…
Джул! Джул! Джул! —
орали в полицейский громкоговоритель.
– Музыкально… но громко! – отвлекся Рон от обсуждения насущных дел.
– Может, скинемся и подарим им айфон? – влетела в помещение Анна, держась за голову.
– Лучше связку боевых гранат! Вызови полицию! – рявкнула я, опуская жалюзи.
– Ты серьезно?! А через что, ты думаешь, они орут? – поморщилась моя «правая рука». – Все полицейские Манхэттена прониклись бедой твоего муж… муд… клиента и предоставили ему свою громкую связь! Теперь о тебе знают все! В пределах пары миль…
Я молча ужаснулась.
Марча предложила:
– Давай им тоже что-то сделаем?
– Угу, – согласилась я. – Ошпарим! Продолжаем!
Через два часа…
Ты приди скорей,
Ты приди скорей!
Приди скорей…
– Джул! Джул! Джул! – скандировала вся площадь.
И почему мне запрещено пользоваться минометом?! Все равно разрушений от него меньше.
– Музыкально, но вразнобой, – флегматично заметил Рон, ковыряясь в ухе.
Остальные посмотрели больными глазами, но оставили без комментариев.
– ВОТ!!! – В кабинет ворвалась Анна, держа в руках две коробки с сотовыми телефонами, распечатанные листки и свернутый лист ватмана под мышкой.
Одну дрожащей рукой протянула мне, другую обмотала резинкой, прикрепив распечатку, и, подскочив к окну, открыла фрамугу пошире и метнула вниз на небольшом парашютике. Потом развернула лист, на котором большими красными буквами было написано: «Пользуйтесь сотовой связью! Спасает жизнь!» – и прилепила к окну клейкой лентой.
– Деньги за телефоны можете вычесть из моей зарплаты! – рыкнула темноволосая помощница, разворачиваясь на каблуках. – Мне уже все равно! Если они не заткнутся – меня посадят за убийство с отягчающими!
В Минотавра превратилась уже я!
Стравив пар ноздрями и ушами, я поправила вздыбленные космы, растопырила когти и поскакала восстанавливать законную тишину и гражданскую справедливость.
Меня заносило на поворотах. От меня в ужасе шарахались люди. Не дожидаясь лифта, я сняла каблуки и яростным торпедоносцем заскользила по лестнице, чуть ли не отрывая перила. Бойтесь, люди! Час моей мсти настал! Фурия на проводе!
Я вылетела на улицу через крутящуюся дверь, проболтавшись в ней три круга. Так разогналась. Пока наконец швейцар меня оттуда не выудил и не заорал:
– Радуйтесь! Джул пришла! Ур-р-ра!
Вокруг мигала яркими огнями щитовая реклама, переливались разными цветами YAHOO, NYGARD, PANASONIC, Bubba Gump, Kodak, Bank of America и еще много разных страшных магических слов. Телеманекены тыкали в лицо, распаляя похоть вещизма, разыгрывали мини-сценки, сверкали намарафеченными лицами и телами, зазывали, улыбались, подмигивали… Гонял туда-сюда плотный транспортный поток, почти наполовину состоящий из желто-оранжевых такси.
Я на территории Таймс-сквер всегда чувствовала себя словно маленькая рыбка в огромном океаническом аквариуме. Много стекла, ярко, бесконечное мельтешение незнакомых лиц… Красиво, дико, необычно.
– Ур-р-р-а-а-а-а! – в едином порыве заорала вся многотысячная площадь, размахивая транспарантами «Джул, вернись!». На мою голову по пути следования разноцветным вихрем посыпались бумажки и лепестки цветов. Я ускорилась.
Не успела разобраться и понять, каким образом они меня с ходу опознали, как толпа расступилась и я оказалась лицом к лицу с Никосом Казидисом.
Ник сидел на высоком стуле под моим огромным портретом и держал в руках гитару. Лишь только я открыла рот, чтобы высказаться – долго, почти цензурно и очень подробно, он провел пальцами по струнам и запел в микрофон лиричную песню «Я люблю тебя» Йоргоса Феофануса.
Рот я все же закрыла. Для меня перекричать этот рев сложно, но можно. Беда в том, что под ногами сновали вездесущие узкоглазые японские туристы, которые шарили по сторонам миниатюрными видеокамерами и бесконечно щелкали фотоаппаратами и мобильниками. И я совсем не жаждала позориться перед начальством и всем миром в YouTube. Достаточно одного Манхэттена.
Никос закончил серенаду и подошел ко мне.
– Прошу твоей руки и сердца! – И опустился на одно колено.
Я вперилась в гитару пламенным взором революционерки, страстно жалея о невозможности сделать мужу красивый – а главное, заслуженный! – «испанский воротник» и хотя бы отчасти взять реванш. О харакири кое-кому брюнетистому я вообще молчу. Кровожадность – мое второе «я».
– Ой! – сказала многими голосами площадь. – Соглашайся, Джул! Та-ак романтично!
Я стояла и чувствовала себя обманутой. Нет! Дурой! Абсолютной! Со знаком бесконечности!