Но капитан Нечихаев не знал. Не знал и на каждом привале видел один и тот же сон: поднимаются винтовки… коротышка с завязанными глазами у выщербленной пулями стены… команда… залп…
— Твою мать! — Мишка рывком сел и долго всматривался в полумрак палатки, с трудом осознавая, что уже проснулся.
— Матка Боска Остробрамска! — рядом подскочил Ртищев, еще не до конца выдавивший из себя поляка. — Что случилось, Михаил Касьянович?
— Ерунда, — Нечихаев протер ладонями лицо. — Померещилось.
— Не скажите. — Сергей Андреевич дотянулся до стоящей между походными кроватями железной печки и вытащил уголек специальными щипчиками. Трофейными, из офицерского несессера. С вечера набитая табаком трубка немного похрюкала от энергичных затяжек и выпустила клуб душистого дыма. — Бывает еще сон в руку. Вот у меня однажды… Хотя нет, Марыся здесь совсем не из того… и Агнешка тоже… Барбара вообще из другого сна…
— А Екатерина Полуэктовна?
— Это святое, Михаил Касьянович.
— В смысле?
— Ангелам в грешных снах делать нечего.
— Понятно.
— А бывают сновидения с предупреждениями.
— Да? — Мишка положил руку на стоящую у кровати винтовку. — Может быть, все же почти чужая земля.
Ртищев хмыкнул:
— Понятное дело, чухонские губернии никогда не станут русскими. Если только предположить сказочный вариант с переселением местных жителей куда-нибудь на Таймыр. Но государь Павел Петрович вряд ли на это пойдет.
— Почему бы и нет? — Нечихаев прогнал остатки сна. — Если экономически обосновать…
— Вы возьметесь?
— Я? Нет, не возьмусь. Но светлейший князь Кутузов неоднократно высказывал мысли…
— Мысли, не подкрепленные действием, называются мечтами.
— Мечты — это то, что сбывается. Все остальное — грезы. Но все равно Михаил Илларионович не похож на наивного мечтателя.
— Это точно, — согласился Ртищев и отложил погасшую трубку. — Сходить, что ли, посты проверить?
— Я с вами, — Нечихаев щелкнул крышкой часов, безуспешно пытаясь разглядеть в темноте стрелки. — Интересно, новый год уже наступил или мы еще в старом живем?
— Какая, собственно, разница?
— Не скажите, наступающий год будет високосным.
— И?
— И принесет большие неприятности.
— Кому?
— Ну не нам же!
— Понятно объясняете, Михаил Касьянович. Это нужно непременно отметить.
— Прямо сейчас?
— Нет, что вы, в походе не стоит расслабляться. А вот по прибытии в Кенигсберг…
Город встретил отряд капитана Нечихаева мерзкой погодой и невиданным доселе количеством питейных заведений. Многочисленные красочные вывески создавали впечатление, что у жителей Кенигсберга нет иных забот, кроме как хорошенько напиться. Закуску подсвеченные фонарями надписи не обещали.
— Почти заграница, — с легкой завистью, смешанной с укоризной, пробормотал кто-то из гусар при виде манящих уютом и теплом окошек. — Они что, на ночь не закрываются? Живут же люди!
— Вот этому я бы не стал завидовать. — Нечихаев указал на двух опрятно одетых господ, по виду немцев, меланхолично и скучно бьющих третьего прямо под вывеской «Ямайская питейная мастерская Иоганна Кошкодамского».
— Разнять бы да всем троим в рыло, — предложил все тот же гусар. — Разрешите, Михаил Касьянович?
— Некогда. Нас ждут.
Капитан отказал сразу по нескольким причинам. Во-первых, оборванец явно из судейских, что видно по остаткам прусского вицмундира, а значит, трепку заслужил. А во-вторых, не нужно вмешиваться в чужие развлечения. Третьей, и основной, причиной стала обычная осторожность — два года назад в Лондоне такие же пьянчуги воткнули стилет в печень Первому лорду Адмиралтейства сэру Чарльзу Мидлтону. Рассказывавший о том несчастном случае Федор Иванович Толстой с непонятной усмешкой предупреждал об опасности неожиданных встреч в незнакомых городах.
Но, как оказалось, валяющийся в грязи немец решил воспротивиться судьбе и искать защиты под сенью русского оружия. Во всяком случае, именно так через много лет рассказывал досужим журналистам известный литератор и композитор, декан факультета словесности и искусств Санкт-Петербургского университета, кавалер боевых орденов… Впрочем, перечисление наград и должностей этого достойного приемного сына нашего Отечества не имеет отношения к повествованию, так что не будем отвлекаться.
Он завизжал дурным голосом, ужом проскользнул между ног обидчиков и, как был на четвереньках, бросился к Нечихаеву. Ухватился за стремя, поднялся и, не обращая внимания на приставленный ко лбу пистолет, выкрикнул:
— Помогите!
Русский солдат добр характером при кажущейся холодности. И на просьбу о помощи откликается всегда, а нужна ли она человеку или иноземцу, значения не имеет. Сунувшихся было экзекуторов отшвырнули прочь, и почувствовавший себя в полной безопасности незнакомец жалобно всхлипнул:
— Художника каждый обидеть норовит.
Комок грязи, прилетевший из темноты, превратил и без того некрасивое лицо бедолаги в уродливую маску. Нечихаев сносно владел немецким языком, чтобы разобрать в ответном вопле угрозу:
— А вам, господин Цахес, я страшно отомщу! Попомните мои слова!
И тут же извиняющимся тоном:
— Простите, герр?..
— Капитан.
— Простите, герр гауптман, я не представился — Эрнст Теодор Амадей Хоффман, к вашим услугам!
На следующий день.
Утром гусар не беспокоили, дали выспаться. Под казарму отвели старинный дом с видом на Преголу, единственным достоинством которого оказалась большая вместительность. И еще собственная кухня, куда приказом начальства определили трех поваров и начали завозить провиант. Вовремя, надо сказать, а то в дороге отряд изрядно поиздержался с провизией — с собой при всем желании много не увезешь, но и покупать что-то в чухонских деревнях опасно. Отравят… причем не по злому умыслу. Даже луженые солдатские желудки, способные переварить чуть ли не чугунное ядро, отказываются принимать то, что местные жители почитают съедобным.
Одному лишь капитану Нечихаеву не до сна. Прикорнул на пару часов и явился на ковер. Знал бы — не приходил…
— Вы хоть понимаете степень секретности вашего предприятия, Михаил Касьянович? — в который раз спросил Александр Христофорович. — Не допускаете мысли, что под видом обыкновенного пьяницы может быть заслан вражеский лазутчик?
Мишка виновато пожал плечами и сделал глоток из пятой по счету чашки кофе — Бенкендорф любил делать разносы с удобствами для всех участвующих сторон.
— Обычное человеколюбие.