Юноша отступил от стены к центру комнаты. Ему впервые за много лет сделалось страшно. Он уже играл со Смертью, но тогда Дафна была рядом. От последней мысли боль, тлевшая в левом глазу и в груди еще с морозильного цеха, усилилась. Показалось даже, что глухо стукнуло сердце – стукнуло один раз и замолчало.
– Бери, – охрипшим голосом произнес Кей.
Тысячи маленьких острых зубов впились в стекло и принялись грызть зеркало изнутри. Черная дыра все расширялась, крысы грызли всё нетерпеливее. Через несколько секунд в кладовую хлынул серый поток.
Кей попятился. Он не боялся крыс, но от вони, писка и скрежета по коже пробежали мурашки. Буро-серое лоскутное одеяло под ногами заколыхалось, и из него выросла маленькая фигурка. Девочка в мышиного цвета платьице, с ядовито-розовым бантом в жидких волосах.
– Не всё, – пискнула она. – Ты отдал не всё. – И выставила грязную ладошку.
– Чего еще ты хочешь?
– Поцелуй Королевы. Осколок зеркала R. Он наш. Отдай его нам.
Левый глаз Кея пронзила острая боль. Закричав, юноша упал на колени. Из-под пальцев, прижатых к лицу, потекла кровь.
Когда Кей снова смог видеть, девочки в комнате уже не было. Огромная, семиглавая и семителая крыса выбралась на свободу. Расправила лапы и хвост. Повела носами, принюхиваясь к запахам живого мира. Мир, открывшийся ей, пах сладостно.
– Теперь я отвечу, – сказал Крысиный Король.
Боль пульсировала в опустевшей глазнице. Кей стиснул зубы. Надо терпеть.
– Ты не сможешь ее спасти.
– Для того чтобы спасти, ее надо остановить.
– Но Война не остановится.
– Она будет идти и идти.
– Пока не ослабеет.
– Пока не упадет.
– Пока не умрет.
– Мы ответили, – хором сказали головы. – А теперь мы хотим есть. Мы голодны. Мы сожрем тебя, а затем и всех остальных.
Кей заставил себя встать на ноги. Крыса была громадна, ее туша заполняла все пространство кладовки. Всюду были клочковатый мех, зубы, усы и запах помойки.
Губы не подчинялись Кею, судорога скрутила левую часть лица – и все же он сумел выговорить:
– Я так не думаю.
– Что?
– Не думаю, что вы съедите меня, а затем и всех остальных.
– Почему?
– Вас остановлю я. А Войну может остановить поражение.
Он провел рукой по рубашке, стирая с пальцев кровь. Слева в груди что-то билось: отчаянное, живое и суматошное, разгонявшее по венам тепло и боль. Он позволил себе еще минуту наслаждаться этим забытым чувством. Лед сковывал сердце так долго…
– «Когда любовь станет льдом, лед – любовью, а поражение – победой…» А я-то считал, что Пустынник бредил. Наверное, он и вправду был святым…
– О чем ты? – забеспокоились крысы.
– Поражение. Defeat. Орфографически выходит неверно, но, надеюсь, достаточно и правильного звучания.
С этими словами Кей повел кистью, и в ладонь скользнул прохладный осколок. Быстро сжав пальцы, юноша размахнулся и всадил кусок ледяного стекла туда, где билось горячее и живое. Сердце стукнуло еще раз, одарив прощальным теплом – и замолчало навсегда. Из этой раны кровь не текла, зато Кей почувствовал, как уходят боль и страх, отчаяние и усталость. Холодное спокойствие сковало его, как лед сковывает истомившуюся от морозов землю.
– Defeat. Death и T – думаю, этого хватит. А сейчас ты пойдешь со мной.
Крыса взвизгнула и метнулась к двери, однако не тут-то было. Тонкопалая рука вцепилась в сросшийся у основания хвост. Крысиный Король забился, заклацал зубами, но Кей уверенно и безжалостно потащил добычу в черный провал изгрызенного зеркала R.
…Она шла. На пути ее вставали армии – и она проходила сквозь ряды солдат, оставляя позади искромсанные трупы. Она шла. На пути ее вставали города, зеленые парки, сады и просвеченные солнцем проспекты. Позади оставались руины. Она шла, и каждый шаг давался все тяжелее. Уже много дней она шагала по разоренной и выжженной земле, где не было ничего живого. Она опустилась бы на груды обломков, она присела бы отдохнуть, но Голос за спиной подгонял.
«Иди, – говорил он. – То, что ты ищешь, впереди».
И она шла. Она верила Голосу.
Иногда через дорогу тянулась цепочка собачьих или человечьих следов. Иногда попадался лагерь с лохмотьями брезентовых палаток и ржавыми жестянками, в которых копилась дождевая вода. Иногда в тучах впереди мерещилось солнце, но это было лишь пламя далеких разрывов. Ниже, над самым горизонтом, сходились и расходились какие-то точки – то ли воронье, то ли вражеские аэропланы. Оттуда доносился сухой стрекот, словно сверчки или цикады решили устроить концерт. Но кажется, здесь давно уже не было ни сверчков, ни цикад.
Через миллион миллионов лет, а может, и больше, она очутилась в разрушенном городе. Город был похож и одновременно не похож на что-то из прошлого. В центре вздымался к низкому небу обугленный клык – развалины высокой башни. Идущая откуда-то знала, что башня звалась Смотровой, но откуда – сказать не могла.
Она побрела по широкому проспекту, изрытому воронками. В воронках стояла тухлая зеленая вода. Позади осталась изувеченная бомбежкой площадь, где раскинулись щупальца мертвого кракена – городского фонтана. Бассейн заполняла черная жижа.
Не решившись подойти к бассейну, она свернула налево, в один из проулков. Здесь даже сохранились дома. Нижние этажи покрывала копоть, но выше краснели черепичные крыши. За рядом домов показалась широкая улица, и на другой ее стороне – старинный особняк, окруженный садом. Чугунные завитки ограды, засохшие деревья за ней – все это было знакомо и в то же время отдавало чужиной, словно правое сменилось левым, а прямое – кривым.
«Не ходи туда, – предостерег Голос. – Там нет того, что ты ищешь».
«А что я ищу?» – хотела спросить она, поднимаясь на крыльцо и переступая через высокий порог. Голос за спиной зашипел почти по-змеиному.
В холле ее встретили мрак и паутина, запах сырости и плесени, известковые потеки на стенах. Дальше, вверх по лестнице и сквозь путаницу переходов. Она шла, ведя рукой по стене, и пальцы узнавали штукатурку, словно оглаживали ее уже не раз. Так не гладят стену дома. Так гладят лицо… чье лицо?
Свет лился из-за угла. Тусклый, неровный, он то вспыхивал тревожно, то снова гас, превращаясь в чуть заметный отблеск на половицах.
Дверь. Открытая дверь. Она вошла.
Тесная комнатушка. Лампочка под потолком. У левой стены разбитое зеркало – казалось, стекло выгрызли из рамы зубами. У правой, спиной к вошедшей, стоял человек.
Высокий. Сухопарый. В изодранной закопченной рубашке.
Человек развернулся на звук шагов.
На месте его левого глаза зияла дыра. Правый глаз прикрыт веком, и не разобрать, какого он цвета. Заострившиеся черты, желтая, изрезанная ранними морщинам кожа. Светлые – или седые? – волосы по плечи. И все же в высоком лбу, в разлете бровей, рисунке губ осталось что-то юношеское – словно человек постарел на двадцать лет за один день. Приглядевшись, она подумала, что незнакомца грызет какая-то тяжелая болезнь, точит изнутри тысячами острых зубов.