Караванщик шевельнулся, но ничего не сказал. Кей остановился перед девушкой – скудное пламя совсем прилегло к земле, так что устроившихся у костра обдало холодком – и, глядя в ее глаза цвета морского льда, произнес:
– Все будет хорошо, Клара. Поверь мне.
Девушка улыбнулась.
Кап. Кап. Кап. Кап-кап.
На самом деле, в подвале не раздается никаких звуков, даже жалкого голоса капели. Но узнику ненавистна тишина. Узник любит бряцанье военных маршей, клекот раззадоренных страусов, вопли боевых стервятников, стоны умирающих и торжествующие крики победителей. Он бывший военный. Во имя Аримана, он участвовал в последней из Подземных Войн, пусть и был лишь мальчишкой-кашеваром! Он видел… Он видел, как в тесных расселинах метались окруженные тролли, он помнит, как карабкались по скалам бьярмы, карабкались и срывались, опрокинутые копьями легионеров, как ущелья окутывались пороховым дымом, как рявкали пушки и как вторили им мушкетные залпы… Он видел многое. Теперь он не видел ничего и ничего не слышал. Темнота. Тишина. Даже брегет в его нагрудном кармане на второй день заключения остановился – кончился завод. И приходилось воображать капель, чтобы вонючий страх не полз струйками между лопаток. В подвале было холодно. К счастью, он еще мог чувствовать холод.
Спустя какую-нибудь тысячу тысяч сердечных ударов и воображаемых капель вверху заскрипела дверь. Узник прищурился. За время сидения в погребе его глаза успели отвыкнуть от света. Неяркое сияние свечи почти ослепляло. В ее желтом ореоле обрисовались ступеньки лестницы и фигура спускавшегося человека. Человек в красной сутане и маске. Невысокий. Приземистый. Кажется, с брюшком. От него пахло бриолином и дешевой туалетной водой. Человек не был опасен. От опасных людей пахнет не так.
Человек осторожно, тщательно выбирая, куда поставить ногу на скользких и сточенных временем ступеньках, спустился в подвал. У маски, скрывающей его лицо, не было ни рта, ни носа – лишь провалы глаз. На мгновение узнику вспомнился сверкающий шлем Золотого Полководца. Свет из прошлого разогнал тени, и сердце пропустило два удара – как и всякий раз, когда бывший военный вспоминал его… ее. Прошлое сверкнуло и угасло, оставив сырой погреб и приземистого тюремщика со свечой в руке. Тюремщик присел на корточки и, выпростав из рукава сутаны руку с короткими и толстыми пальцами, вытащил изо рта узника кляп. И снова что-то блеснуло во тьме, блеснуло примерещившимся золотом и кровожадным рубином. На среднем пальце правой руки краснорясого было кольцо. Массивный золотой перстень в форме петушьей головы, а на месте петушиного глаза – алый камень. «Надо запомнить, – подумал старый военный, – вот по этому перстеньку я тебя потом и узнаю». Узник облизнул губы и приготовился.
– Вы меня хорошо слышите? – спросил тюремщик. Свечу он держал низко, и от того глазные отверстия маски казались глубокими, как две ведущие в бездну шахты, а длинный нос выдавался вперед подобием птичьего клюва.
– Я вас слышу. Что вам от меня нужно? По какому праву?..
Нет, с тюремщиками разговаривают не так.
– Как вы посмели меня захватить? Я граф Роган фон Вольфенштауэр, глава полиции Города, ветеран трех военных кампаний. Вы соображаете, что с вами сделают, когда поймают?
– Вя-вя-вя, – сказал человек с бесконечным презрением. – Бя-бя. Болтайте языком, пока можете.
– Ты как разговариваешь с дворянином и офицером, мразь?!
– Как хочу, так и разговариваю, – хмыкнул тюремщик. – Мог бы и вообще не разговаривать. Мог бы распороть тебе брюхо и накрутить на шампур твои кишки. Или на штык. Ты же так поступал, а, полковник? Ведь бывало? Накручивал на штык свежую, па́рящую требуху?
– Я воевал…
– Ага, воевал. Поэтому требуху мы в список включать не будем. Там и так всего хватает.
– В какой еще список?
– В список твоих грехов… мразь. В список искажений Первообраза, тех самых, из-за которых мы и поныне обитаем в инферно. В список злодеяний, заставляющих светлого ангела Ориэля рыдать о судьбах мира и отдаляющих час общего спасения…
Узник откинул голову и расхохотался. Смех его не отразился от глухих стен подвала и быстро угас, будто задавленный наброшенным войлоком. Офицер снова взглянул на человека со свечой. Черные дыры маски смотрели равнодушно и терпеливо, как вечность смотрит на карабкающуюся по стеблю травы букашку.
– Так ты из этих, – процедил Вольфенштауэр. – Из Василисков, Праведных-во-Гневе. Как же я не догадался. Мало вас Господин W на кол сажал, ох, мало.
– Много, – бесстрастно возразил человек. – Очень много. Но это не важно. Когда-нибудь, и очень скоро, я встречусь с твоим Господином W и посмотрю ему в глаза – вот так же, как тебе сейчас. И представлю ему его собственный список.
Говоря это, человек со свечой потянул маску вверх.
Через некоторое время полковник Вольфенштауэр закричал. Никто не услышал его криков.
Это праздник мертвого зверя
под ножами сквозного света,
бегемота на пепельных лапах
и косули с бессмертником в горле.
Без копья в восковой пустыне
пляшет ряженый. И полмира —
гладь песка. И другие полмира —
ртутный блеск и слепое солнце.
Федерико Гарсиа. Лорка,
пер. Е. Кассировой
В предвечерней прохладе торговых рядов стихали голоса и редкие шаги. За батареями прозрачных бутылок с репейным и конопляным маслом горели лампадки, превращая прилавки в диковинные светильники. Снулые от скуки торговцы веерами гоняли мух с брусков вяленого мяса. От пахнущего сандалом ветерка, поднимаемого веерами, в тазиках и корытах шелестели сушеные акриды.
– Вечерняя распродажа! Вечерняя распродажа! – заливался фистулой продавец масел, пытаясь заронить искру интереса в души тянущихся к выходу покупателей.
– Сколько просите за фунт?
– Берите сразу два, хозяюшка, отдам дешевле. Есть и особый продукт, для интересующихся… – Приподняв полу полосатого халата, он как бы невзначай поиграл связкой пергаментных пакетиков на поясе.
– О… да… А почем отдаете? – Поздняя покупательница начала сдаваться на уговоры в предвкушении недорогого отрыва и беззаботного смеха.
– Договоримся, договоримся, – хватая ее под локоток и увлекая за ширму, ворковал торговец. – А сначала проверим, хорош ли наш товар, умен ли наш купец…
Чуть в стороне от самых последних прилавков сбились в стадце фермерские страусы и гордо замерла холеная скотина Караванщиков. Один образчик верблюжьего племени, тонконогий и вислоухий, серый в крупное яблоко, флегматично пережевывал промасленную оберточную бумагу, когда под его ногами, скрежетнув, приоткрылась крышка канализационного люка.