– Ее нет в Городе уже почти двести лет. Воздушный Дворец пуст. Я долго гадал, куда старуха подевалась…
– Но она поцеловала тебя…
– Не она, а ее отражение. Мы отражаемся в зеркалах, затем уходим, но наши отражения остаются в них навсегда. Вот и отражение Королевы осталось в Городе, пока сама она пряталась здесь.
– Не может быть…
– К сожалению, он прав, девочка, – сказал смутно знакомый голос. – Все так и есть.
Герда обернулась и увидела, как между садовых грядок с тяпкой на плече ковыляет…
– Шауль?!
Лето пришло в Город неожиданно и страшно. Две недели дул изматывающе жаркий ветер. Ветер кусал острые крыши домов, сбрасывал на тротуар ржаво-красную черепицу, бился в ставни и проникал в щели. С ветром пришел песок. Два дня он желтой стеной стоял над горизонтом, а затем обрушился на Город и ослепил его. Горожане выходили на улицы, прикрыв рот рукавом и зажмурив глаза – и все же под веки пробивалась мелкая пыль. Воспалившиеся глаза слезились, врачи не успевали готовить растворы для промывания. Участились смерти от астмы, сердечного приступа и теплового удара.
В начале третьей недели полегчало. Над Смотровой башней заклубились черные и свинцово-серые тучи. Ветер улегся. Воздух стал недвижен и тяжел. В Городе ждали дождя – живительного ливня, который наконец-то смоет пыль и наполнит легкие измученных обывателей свежестью. Но дождь так и не пролился. Тучи медленно и угрюмо подались к западу, а их место заняло маленькое беспощадное солнце. Ослепительно-белое, оно обрушило на улицы и площади град раскаленных лучей. Лучи отскакивали от булыжников мостовой, витрин магазинов и потрескавшейся штукатурки стен, пропекая горожан насквозь. Люди все откровеннее вздыхали о тех временах, когда зима была бесконечной, а лето – кратким и желанным. Люди вздыхали о холодах, о вьюгах, буранах и метелях, о пляске снежинок за окнами и блеске льда в свете керосиновых фонарей. И все чаще вспоминали Королеву. Уж она-то сжала бы это маленькое яростное солнце в метельной рукавице и спрятала ранящие лучи за полотнищами Авроры. Неужели Повелительница совсем забыла свой Город? Неужели бежала, бросив его на растерзание огню, голоду и болезням? Вернется ли?
Бургомистр и его семейство на Центральной площади оттаивали к полудню. Обычно первым оживал маленький Густав. Младшему сынишке градоправителя не стукнуло еще и пяти, так что солнечные лучи, прожаривавшие мостовую и стены домов, добирались до него быстрее. Меньший объем – меньший расход энергии, как сказал бы Туб, не будь он занят сейчас совсем другими делами.
Итак, тонкая ледяная корка, панцирем покрывавшая тело маленького Густава, давала течь часам к девяти утра. К десяти оживший ребенок падал с импровизированного постамента, куда каждый вечер его водружали вместе с остальными членами семейства, и начинал жалобно плакать. Обычно в толпе, окружавшей странную скульптурную группу, находилась сердобольная душа – толстая булочница или цветочница. Она утирала подолом слезы мальчишки и скармливала ему кренделек-другой под равнодушными взглядами Стальных Стражей, несущих бессменный караул у замороженного бургомистрова семейства. В первый день один из Стражей попытался вырвать мальчонку из рук сердобольной особы и водрузить обратно на постамент, но нарисовавшийся на площади Господин W мягко пожурил подчиненного.
– Разве ж мы звери? – сказал Господин W, рассеянно оглаживая пряжку с Трехглавым Зверем, Выходящим из Моря. – Нет! Достаточно взглянуть в твое доброе и честное лицо, – тут Господин W приподнял маску и благожелательно улыбнулся железному забралу шлема, заменявшему Стражу доброе и честное лицо, – чтобы понять, какое благородное сердце бьется в этой груди. – С тем же выражением благожелательности Господин W стукнул кулаком по нагруднику Стража. В ответ пусто и гулко загудел металл. – Отпусти ребенка. Пусть побегает.
Стальной Страж немедленно отпустил мальчика. Тот плюхнулся на задницу и зарыдал. Сердобольная женщина – на сей раз торговка маслами и притираниями госпожа Зельда Свеннсен – заломила руки, но сказать ничего не решилась…
Через час оттаивали старшие сестры и мать Густава, а уже к полудню, когда солнце взбиралось в зенит и устраивалось над самой верхушкой Смотровой башни, оживал и сам бургомистр. Впрочем, ненадолго. Следующие восемь часов бургомистр подписывал бумаги в ратуше, лихорадочно борясь с желанием завести личный паромобиль, покидать в него стопки купюр и монет из сейфа, сына, дочерей и любовницу и смыться из Города. «Жену можно было бы и оставить», – сладко мечтал глава городского самоуправления, ставя подпись под очередным смертным приговором. Увы, даже поврежденного ледяными кристаллами мозга бургомистра хватало на то, чтобы сообразить: далеко он не уедет.
В восемь вечера Фрост обновлял замораживающее заклятие, и несчастное семейство вновь водружали на постамент. Горожане, с завидной регулярностью собиравшиеся поглазеть на это зрелище, были твердо уверены, что им демонстрируют новейшую технологию, разработанную на заводе «Полярная звезда». Доказательством их легковерия была длинная очередь, выстроившаяся перед станцией недавно открывшейся железнодорожной ветки. Единственный перегон этой ветки, между Храмом Праведных-во-Гневе и заводом «Полярная звезда», был с двух сторон оцеплен колючей проволокой. Обгоревший остов Храма переоборудовали под станцию и контрольно-пропускной пункт. Здесь желающих заморозиться регистрировали и грузили в длинные дощатые вагоны без окон. Тепловоз, тянущий набитые под завязку вагоны, отходил от станции каждые два часа. В заводской ограде открывались огромные железные ворота. Состав, пыхтя и исходя паром, исчезал за ними, и очередь на станции продвигалась – начиналась погрузка следующей партии.
Солнце, жарившее с высоты, недоуменно наблюдало за представлением. Солнце не понимало, почему люди предпочитают ласке его лучей смертный холод промышленных морозильников и ненасытную утробу вакуумной сушки. Фрост – режиссер и главный распорядитель спектакля – довольно усмехался. Идея принадлежала Кею, но за безупречное исполнение отвечал он, Фрост. Слуга Королевы еще помнил, как его госпожа – в то время, впрочем, никакая не Королева, а всего лишь амбициозная молодая ведьма – создавала свое Зеркало. Зеркало «Ничто», которое можно было сделать лишь из последнего дыхания замерзающих людей. У будущей королевы почти двести лет ушло на то, чтобы покрытая тонким слоем инея медная доска превратилась в настоящее Зеркало. Сейчас дело у Фроста продвигалось гораздо быстрее. «Технология, – думал снежный голем, – штука совсем не такая уж плохая». Замерзшие тела горожан помещали в вакуум, где в процессе возгонки мельчайшие кристаллики льда превращались в пар. Сконденсировавшийся пар каплями влаги оседал на серебряной охлажденной подложке и там замерзал, быстро покрывая серебро слоем льда. К возвращению хозяина Зеркало будет готово.
За колонной кандидатов на заморозку наблюдало не только солнце, начавшее уже клониться к закату. В тусклой дымке над городом скользила некая тень. Вот изломанный крылатый силуэт забарахтался над Центральной площадью, уронив на скульптурную группу «Бургомистр с семейством» клочок тьмы – и статуи на мгновение перестали сверкать. Горожане задрали головы, щурясь в измученное жарой небо. В небе неуверенно двигалось нечто, отдаленно напоминавшее гигантского пустынного стервятника. Впрочем, сходство ограничивалось размахом перепончатых крыльев. Там, где стервятник грациозно кружил, высматривая янтарным глазом добычу, летевшее над площадью устройство судорожно било крыльями и бултыхалось, как утопающий в проруби. Зеваки разочарованно отвели глаза и сплюнули. Это зрелище было им уже хорошо знакомо. Махолет Рэма второй месяц разбрасывал листовки над Городом. Листовки, по мнению обывателей, никак не желавших превращаться в революционные массы, годились разве что на самокрутки. Да и то не особо, потому что дешевая типографская краска пачкала пальцы и придавала табаку привкус мазута.