Но однажды, вскоре после полудня, когда Гвидо писал для Беттикино и Тонио новый дуэт, желая проверить, не наскучило ли им все это — а им к этому времени и вправду наскучило, — к нему пришел один из самых важных помощников кардинала и сообщил, что синьор Джакомо Лизани, прибывший из Венеции, желает встретиться с Тонио.

— Кто это такой? — раздраженно спросил Гвидо.

Тонио не было дома — они с Кристиной веселились на карнавале.

Но как только Гвидо увидел этого белокурого молодого человека, он тут же его вспомнил. Несколько лет назад, в канун Рождества, он приезжал к Тонио в Неаполь.

Это был двоюродный брат Тонио, сын женщины, которая так часто ему писала. В руках он держал маленький сундучок или, скорее, ларец и желал лично преподнести его Тонио.

Он был очень огорчен, услышав, что Тонио сейчас нет. Когда же Гвидо назвал себя, он объяснил, в чем дело: более двух недель назад в Венеции после долгой болезни скончалась мать Тонио.

— Так что вы понимаете, — сказал он. — Я должен сообщить ему об этом лично.

Вышло так, что Тонио не объявился до самого представления, а непосредственно перед спектаклем Гвидо не решился сообщить ему печальное известие.

В результате это пришлось сделать уже после полуночи, когда молодой венецианец вернулся во дворец кардинала вместе с ларцом и как можно более мягко сообщил Тонио о случившемся.

Взглянув в этот миг в лицо юноши, Гвидо понял, что никогда больше не хочет видеть подобного выражения.

Потом Тонио поцеловал своего кузена, унес ларец к себе в комнату, открыл его и долго смотрел на содержимое, а немного погодя спокойно сказал Гвидо, что хочет выйти на улицу.

— Давай я пойду с тобой или провожу тебя к Кристине, — попросил Гвидо. — Позволь нам разделить с тобой твое горе.

Тонио долго глядел на маэстро, словно не понимая смысла его слов. И Гвидо почувствовал, какая пропасть отделяет и всегда будет отделять его от Тонио. Неведомая ему часть жизни этого человека, связанная с теми, кого он знал и любил в Венеции, была его тайной, в которую он не мог впустить никого.

— Пожалуйста, — еле слышно, пересохшими губами произнес Гвидо. Руки у него дрожали.

— Гвидо, если ты любишь меня, — сказал Тонио, — то позволь мне сейчас побыть одному.

Даже в таком состоянии он был ласков, он пытался улыбнуться, протянул Гвидо руку, чтобы его успокоить... И вышел из комнаты.

* * *

А вскоре после этого появился кардинал.

Гвидо сидел один и рассматривал вещи в ларце, который Тонио оставил открытым.

Внимательно разглядывая эти предметы, он чувствовал себя настолько опустошенным, что не мог произнести ни слова.

А вещей было много.

Там лежали ноты, в основном музыка Вивальди, в старых переплетах, с именем Марианны Трески, написанным девичьим почерком на обложках. А еще книги, французские волшебные сказки и рассказы о греческих богах и героях — еловом, книжки, которые обычно читают детям.

Но больше всего, пронзив острейшим ощущением несчастья, Гвидо потрясли разные детские, младенческие вещички.

Там была белая рубашечка, конечно же та, в которой крестили Тонио, и с полдюжины маленьких костюмчиков, все в целости и сохранности. Там были крохотные башмачки и даже пара маленьких перчаточек.

Обнаружились еще и портреты, эмалевые миниатюры и один маленький живописный портрет, на котором как живой был изображен красивый темноглазый мальчик, которым когда-то был Тонио.

Глядя на столь разные вещи, Гвидо понимал, что все это реликвии человеческой жизни, которые являются сокровищами для других и редко хранятся теми, кому когда-то принадлежали.

И вот теперь их почистили, упаковали и отправили в Рим как недвусмысленное свидетельство того, что в роду Трески не осталось ни одного человека, который любил бы когда-то жившего там юношу. Это выглядело так, будто бы и Тонио, и все те, с кем он когда-то делил свою жизнь, уже умерли.

Кардинал мягко спросил Гвидо, не нужна ли его помощь. Отослав слуг, он стоял один — терпеливый, бесконечно великодушный — и ждал простого музыканта, который заставил его томиться у двери, словно какого-то просителя.

Гвидо поднял на него глаза. Пробормотал вежливые извинения за этот конфуз. Он не мог понять, насколько сильно волнует этого человека правда о Тонио и в его ли власти хоть как-то изменить ситуацию.

Он проследил за взглядом кардинала, брошенным на странный набор разложенных на столе предметов.

— Мать Тонио умерла, — тихо сказал он.

За этими простыми словами лежало осознание того, что Марианна Трески, которую Гвидо никогда не видел и не знал, была, скорее всего, единственным обстоятельством, которое до сих пор удерживало Тонио от неизбежной поездки в Венецию.

Глава 5

Римский карнавал был в разгаре; шли последние, самые насыщенные вечера оперного сезона. С раннего утра до наступления темноты узкая Виа-дель-Корсо была запружена веселыми участниками маскарада. По обеим сторонам этой улицы, главной артерии города, находились трибуны, до отказа забитые зрителями в масках. Роскошно украшенные колесницы знатных семейств медленно ползли вдоль улицы, пригибаясь к земле под тяжестью фантастически разодетых индейцев, султанов, богов и богинь. Огромная платформа Ламберти была посвящена теме Венеры, выходящей из пены морской. Сама маленькая графиня, украшенная гирляндами цветов, стояла на ней в огромной морской раковине, сделанной из папье-маше. За ними медленно, продвигаясь дюйм за дюймом, следовали кареты. Их пассажиры, также в масках, рассыпали по обе стороны конфетти из засахаренного миндаля, а между тем повсюду расхаживали мужчины в женском платье, женщины в мужском, переодетые в принцев, матросов, персонажей комедии масок. Те же старые темы, то же вечное безумие...

Тонио, в маске и длинном черном табарро, скрывавшем его одежду, вел за собой Кристину, чья маленькая фигурка чудесно смотрелась в костюме военного офицера. Волосы ее были по-мужски убраны назад. Парочка то пробиралась к сцене и хохотала над дурацкими выходками Пульчинеллы, то сбегала на несколько минут в какую-нибудь подворотню, чтобы поцеловаться, пообниматься и просто перевести дыхание.