— Нет, Марк Антонио, в том, что я сказал, нет ни слова лжи. И ты это знаешь. А если это не так, иди спроси своего скопца, пусть скажет правду! Или свою тетушку любимую спроси, Катрину! Иди на улицы, там тебе скажет каждый! Я вывел Марианну из монастыря при свете белого дня, потому что хотел ее, а она хотела меня, а он, он — хотел не больше, чем просто смотреть на нее.
— Я вам не верю.
Тонио поднял руку, словно хотел ударить Карло. Но теперь он плохо видел его. Силуэт расплывался перед ним, хотя и приближался, загораживая огарки свечей, теперь уже темных и невыразительных.
— Я умолял его позволить мне жениться на ней! На коленях молил! И знаешь, что он мне сказал? «Аристократка с материка, — насмехался он, — бесприданница, сирота!» Мол, он сам выберет мне жену, говорил он и выбрал какую-то сушеную мегеру! Из-за ее богатства, положения, а главное — из-за ненависти ко мне! «Отец! — умолял я, — съездите в „Пиета“, посмотрите на нее!» Я стоял на коленях на этом самом полу, умоляя его. Когда же худшее свершилось и он отослал меня прочь, то выбрал ее в невесты для себя самого! Аристократку с материка, бесприданницу, сироту! Он женился на ней. И заплатил, чтобы ее включили в «Золотую книгу». Ведь он мог это сделать для меня, но отказался! Изгнав меня, он взял Марианну себе, понимаешь? Плачь, братик, плачь! Оплакивай ее и меня! Оплакивай нашу безрассудную любовь, и наши безрассудные дела, и то, чем оба мы за это заплатили!
— Прекратите, я не могу это слышать! — Тонио зажал уши руками. Глаза его были закрыты. — Если вы не прекратите, то пусть поможет мне Бог...
Он протянул руку к дверному косяку и, нащупав его, прислонился к нему головой, не в силах произнести больше ни одного слова, не в силах сдержать отчаянные рыдания.
— Подойди сегодня ночью к ее двери, — услышал он за спиной мягкий голос Карло, — послушай у замочной скважины, если пожелаешь. Она принадлежала мне тогда, будет принадлежать и теперь. Если не веришь, спроси ее!
* * *
На Тонио не было ни маски, ни табарро. Он пробирался сквозь мокрую и шумную толпу, и дождь бил его по лицу при шквальных порывах ветра. Наконец он оказался в кафе и почувствовал, как горячий воздух обволакивает его.
— Беттина! — прошептал он.
Мгновение девушка в задорной черной шапочке словно бы колебалась, но потом, протиснувшись мимо чьих-то домино, жутковатых лиц в баутах, клоунов и монстров, подошла и быстро обняла его.
— Сюда, ваше превосходительство! — Она вывела его на улочку к ближайшей пристани.
Как только гондола отошла от причала, девушка оказалась в его объятиях на полу каюты, стаскивая с него камзол и рубашку, задирая юбки, обвивая его ногами.
Дождь шумел, шлепал по воде, стучал по деревянным мостикам, то и дело возникавшим над их головами. Лодка опасно качалась, словно не выдерживая веса парочки; в каюте пахло пылью, теплой плотью, дымным запахом между обнаженными ногами Беттины, где волосы оказались влажны и горячи. Просунув туда голову, Тонио даже заскрежетал зубами. Маленькими сильными ручками Беттина прижимала его к себе, и он чувствовал у своих щек шелковую кожу ее бедер. Ее непрестанное хихиканье стояло у него в ушах, ее груди оказались такими большими, что, казалось, выплеснулись ему в ладони. Она разорвала на нем бриджи, а сама словно вытекла из блузы и юбки, белая и сладкая, и ее пальцы ласкали его, поднимали его, направляли.
Тонио боялся, что она будет смеяться, узнав, что он еще мальчик, но Беттина лишь привлекла его к себе, и он вошел в нее, вторгся, чувствуя, как взрыв в мозгу стирает и время, и растерянность, и весь ужас.
Он бы умер, если бы хоть на миг сейчас подумал о чем-то.
И поэтому его руки жадно касались горячей плоти под ее коленями, влажной теплоты под грудями, ее округлых икр и открытого, жаждущего рта, полного отчаянной смелости, шумного дыхания и этого легкого, нетерпеливого хихиканья. Великого множества мельчайших трещинок, складочек, тайн. Вода плескалась о борта лодки, наплывала и уплывала музыка, высокие звуки, низкие звуки. Иногда он ложился под Беттину, наслаждаясь ее тяжестью, а потом снова укладывал ее на спину, приподнимал рукой жаркие складки женской плоти, трогал языком маленький гладкий живот.
И когда он наконец иссяк и уже просто лежал, прижимаясь к ней, к этому примешались морской запах воды, влажный запах поросших мхом свай и дух той мягкой земли под ними, что тоже была Венецией. И все это оказалось связано со сладостью и солью, с жемчужным смехом Беттины, с серебряным косым дождем, пробивающимся сквозь маленькие окошечки и падающим ему на лицо.
О, если бы это могло длиться вечно, если бы это могло стереть из его сознания все мысли, всю боль, если бы он мог брать ее снова и снова, и мир не вернулся бы к нему, и он не оказался бы снова в том доме, в тех комнатах, слыша тот голос. Тонио перевернулся на живот и лежал в темноте, вжав лицо в подушку, чтобы Беттина не услышала, что он плачет.
* * *
Его вывели из забытья голоса.
Похоже, лодка проплывала по тем крошечным каналам с маленькими окошками над ними, из которых днем свисало постиранное белье, где на узеньких набережных валялись кучи мусора и где, подняв голову, можно было увидеть мечущихся вдоль стен крыс. В темноте выли и вопили кошки. Он слышал хлюпанье и бульканье воды. И чувствовал себя невесомым и очень спокойным, несмотря на то что девушка все еще дразнила его:
— Люблю тебя, люблю тебя, люблю, люблю...
И снова эти голоса. Тонио поднял голову. Тот тенор, который он узнал бы везде, и тот бас, да, тот самый, а также флейта и скрипка. Он приподнялся на локте, почувствовав, как кренится лодка. Это были его певцы!
— Что, ваше превосходительство? — прошептала Беттина.
Она сидела рядом с ним нагишом, лишь бесформенная куча одежды прикрывала ее колени. У нее были изящные покатые плечи, а глаза, такие большие, что казалось, существовали отдельно от белизны ее лица, следили за ним.
Тонио сел прямо и мягко высвободился. «Я обладал ею, — думал он. — Любил ее, имел ее, познал ее». Но это не принесло ему ни наслаждения, ни чудесного волнения. На миг он прижался к Беттине, вдохнул запах ее волос и поцеловал твердую округлость ее маленького лба.
А голоса между тем приближались. Это и в самом деле были его певцы! Скорее всего, они направлялись домой. Если бы он мог сейчас перехватить их... Он поспешно заправил рубашку в бриджи, завязал узлом волосы.
— Не уходите, ваше превосходительство, — попросила девушка.
— Милая, — сказал он, опуская в ее ладонь золотые монеты и смыкая ее пальцы поверх них, — завтра вечером жди меня, как только стемнеет.