На стенах висели портреты. Черноволосые, светлокожие мужчины семейства Трески, вылепленные словно по одному образцу, изящные, высокие, с широкими лбами и волнистыми волосами, ниспадавшими на спину. Еще маленьким мальчиком Тонио находил в себе черты сходства с ними, причем с некоторыми из них больше, чем с другими: с покойными дядьями, кузенами и родными братьями: Леонардо, умершим от чахотки в одной из верхних комнат, Джамбаттистой, утонувшим в море у берегов Греции, и Филиппо, скончавшимся от малярии в одном из отдаленных форпостов империи.
Но на некоторых портретах он видел лицо, чрезвычайно похожее на его собственное: у этого молодого человека были такие же глубоко посаженные черные глаза и такой же широкий рот с полными губами, постоянно на грани улыбки. Тонио выделял его из великого множества богато одетых людей только на тех портретах, где Андреа был изображен еще молодым, в окружении своих братьев и племянников. Трудно было соотнести каждое лицо с тем или иным именем, отличить одного от другого среди такого скопища. Общая история рода поглощала их всех в завораживающих легендах об их храбрости и совершенном самопожертвовании.
Все трое сыновей вместе с отцом и его угрюмой первой женой смотрели на Тонио с холста в самой роскошной из рам, висевших на стене в длинной трапезной.
— Они наблюдают за тобой, — дразнила Тонио его няня Лина, наливая в тарелку суп. Она была старая, но добродушная и нянчилась больше не с Тонио, а с его матерью Марианной.
Лина не догадывалась, насколько тягостно было для него лицезреть эти румяные, тщательно выписанные лица.
Он хотел, чтобы его братья были живы, чтобы они жили здесь, хотел распахивать двери в комнаты, наполненные ласковым смехом и суматохой. Иногда он воображал, как это могло бы быть, представлял себе длинный обеденный стол, за которым сидят его братья. Леонардо поднимает бокал, Филиппо рассказывает о морских сражениях, и узкие глаза матери, кажущиеся маленькими, когда она печальна, широко распахиваются от восхищения.
Но в этой маленькой игре была одна странная, абсурдная деталь, о которой Тонио узнал далеко не сразу. Она чрезвычайно напутала его. Задолго до того, как он полностью осознал смысл сказанного, ему сообщили, что в каждой великой венецианской семье женится лишь один сын. И обычай этот столь стар, что обрел силу закона, и последним таким сыном в роду Трески был Филиппо, чья бездетная жена после его гибели вернулась к своим родным. Но если бы любой из этих превратившихся в тени братьев прожил достаточно долго для того, чтобы произвести на свет сына, Тонио просто не было бы! Его отец никогда не взял бы вторую жену. Тонио не существовал бы вообще. Так что своей жизнью он был обязан тому, что братья ушли, не оставив потомства.
Ему не сразу удалось до конца осознать все это. Но через некоторое время он свыкся с этим как с непреложной истиной: ему и этим его братьям не суждено было встретиться никогда.
И все же он позволял своему воображению разыгрываться; в его фантазиях пустынные комнаты были ярко освещены, в них играла музыка, и благозвучными голосами беседовали мужчины и женщины, его родственники, целый рой незнакомых кузенов.
И всегда среди них — за обеденным ли столом или на паркете бальной залы — был и отец: вот он оборачивается, подхватывает своего младшего сынишку на руки и осыпает его жаркими поцелуями.
* * *
На самом деле Тонио редко видел отца.
* * *
Но в тех случаях, когда Лина звала его и взволнованно шептала, что Андреа послал за сыном, Тонио испытывал неописуемую радость. Няня одевала его во все самое лучшее: в красно-коричневую бархатную курточку, которую любил он сам, или в темно-синюю, которую обожала мать. Она причесывала его волосы так, чтобы они падали блестящей волной, не перевязанные лентой. Так он выглядел совсем ребенком, и это сердило его. Далее наступал черед перстней с драгоценными камнями, подбитого мехом плаща и его собственной маленькой шпаги с украшенной рубинами рукояткой. Наконец, подобающим образом одетый, он отправлялся к отцу, и стук каблучков по мраморному полу ласкал его слух.
Встреча всегда происходила в большой гостиной главного этажа — огромной зале, самой большой комнате в этом доме больших комнат. Единственным предметом мебели в ней был украшенный резьбой стол длиной в три человеческих роста. Мозаичный узор на мраморном полу представлял собой карту мира, а потолок — бесконечную синеву с зависшими на ней ангелами, разворачивающими струящуюся ленту с латинской надписью. Свет, доходящий сюда через открытые двери из других комнат, был неровным и тусклым, но Тонио он казался теплым, так как падал на худую, почти бестелесную фигуру Андреа Трески.
Тонио отвешивал поклон. А подняв глаза, всегда видел ту же самую внушающую благоговейный страх живость отцовского взгляда: эти юные глаза, светящиеся нескрываемой гордостью и любовью, казалось, существовали отдельно от худого, морщинистого отцовского лица.
Андреа наклонялся, чтобы поцеловать сына. Его губы были мягкими, он касался щеки Тонио, не произнося ни звука, а потом всякий раз — хотя с каждым годом Тонио становился выше и тяжелее — подхватывал сына на руки и на мгновение прижимал к груди, шепча его имя так, словно оно было маленьким благословением.
Стоящие вокруг слуги улыбались и подмигивали. По комнате пробегала волна легкого возбуждения. А потом все кончалось. Тонио бросался к окну в комнате матери наверху и смотрел, как отцовская гондола движется вниз по каналу в сторону площади.
Никому не позволялось говорить Тонио, что он являлся последним представителем рода Трески. Смерть иссушила все ветви великого фамильного дерева, и не осталось ни одного хотя бы двоюродного брата, который мог бы сохранить их имя. Тонио должен был жениться молодым, ему следовало готовиться к исполнению своего долга. И когда изредка ему все же случалось приболеть, он с ужасом ожидал появления отца в дверях; весь род Трески лежал с ним в эти часы на подушке.
* * *
Это завораживало и пугало его. Он никогда не мог припомнить в точности тот момент, когда осознал все измерения своей вселенной. Ему казалось, что это весь мир катит широкие зеленые воды канала к его порогу. Круглый год на канале проходили регаты, во время которых мимо скользили сотни лоснящихся черных гондол. А летом субботними вечерами проводились пышные парады, и важные семьи украшали свои пеоты [9] гирляндами и позолоченными статуэтками богов и богинь. Ежедневно мимо следовали по своим государственным делам патриции, чьи лодки были выложены разноцветными коврами. С маленького деревянного балкончика над входной дверью Тонио мог увидеть саму лагуну, где в отдалении на якоре стояли большие корабли. До него доносились и грохот их салютующих пушек, и звуки фанфар со стороны Дворца дожей.