Простое платье из фиолетового шелка, без всяких оборочек и ленточек, изумительно подчеркивало ее руки и плечи. Казалось, что она уже долго наблюдала за ним, пока он стоял здесь, и что перед тем, как он вошел, она плакала.

Он хотел выйти из этой комнаты. Но, глядя на незнакомку, почувствовал, как раздражение смешивается в нем с какой-то пьяной страстью. Она казалась такой податливой, эта девушка, и вокруг головы светились, как ореол, выбившиеся из аккуратной прически пушистые прядки.

Не понимая, что делает, Тонио пошел к ней. Однако не только ее красота влекла его. Девушка казалась ему всеми брошенной, нуждающейся в участии. «Плакала, плакала, — думал он, — почему она плакала?» Он был очень пьян. Оступившись, опрокинул свечу, та погасла, и к потолку потянулся едкий дымок.

И вдруг он оказался прямо перед незнакомкой и восхищенно заглянул в ее дымчато-синие глаза, в которых, казалось, не было никакого страха перед ним.

Никакого страха. Никакого страха. Да и почему, Господи, должна она его бояться? Он стиснул зубы. Он не собирался трогать ее. И тем не менее протянул руку.

И внезапно, беспричинно, ее глаза снова наполнились слезами, и она горько заплакала.

И сама положила голову ему на плечо.

Это был мучительный момент. Полный ужаса. Мягкие золотистые волосы, касавшиеся его лица, пахли дождем, и в вырезе ее платья он увидел ложбинку между ее грудями. Он понял, что если сейчас же не уйдет, то непременно ударит девушку, совершит какое-то страшное насилие, и в то же время продолжал крепко, до боли стискивать ее в своих объятиях.

Потом он приподнял подбородок девушки и накрыл ее губы своими. И тут, вскрикнув, она стала отчаянно сопротивляться.

Кажется, он даже упал. Она была уже далеко, далеко от него, и ее взгляд в полумраке был столь невинным и в то же время исполненным такой душевной муки, что, повернувшись, он опрометью вылетел из комнаты и бежал до тех пор, пока не оказался среди столпотворения танцующих пар.

— Маэстро, — бормотал он, вертя головой направо и налево, и, когда Гвидо вдруг взял его под руку, стал горячо убеждать учителя, что им нужно уходить.

Какая-то немолодая женщина кивала ему. Стоявший рядом с ним человек объяснил ему, что маркиза хочет с ним потанцевать.

— Я не могу, — покачал он головой.

— Нет, можешь, можешь, — прозвучал совсем рядом тихий голос Гвидо.

Тонио почувствовал руку маэстро на своей пояснице.

— Проклятье, — прошептал он. — Я хочу выбраться отсюда... вы должны помочь мне... добраться до консерватории.

Но он уже кланялся этой старухе, целовал ей руку. У нее было такое приятное лицо, со следами былой красоты, и в ее сморщенной руке, протянутой ему, виделось такое изящество.

— Нет, маэстро, — шептал он как в бреду.

Она легко повернулась на белых туфельках. Комната кружилась у него перед глазами. Только бы не встретить ту светловолосую девушку! Он сойдет с ума, если она вдруг появится, и все же если бы он только мог объяснить ей...

Но что?

Что он не виноват, что она не виновата.

Они стояли лицом друг к другу, маркиза и он. Грянула кадриль, и каким-то чудом он шагнул вперед, поклонился партнерше и резко двинулся вдоль длинной линии пар точно так же, как делал это тысячи раз, но снова и снова на какие-то мгновения забывая, что делает.

Появился Гвидо. Какие же большие у него глаза, слишком большие для его лица!

И вот уже он опирается на руку Гвидо, что-то кому-то говорит, извиняется, уверяет, что должен уйти отсюда, должен оказаться в своей комнате, в своей собственной комнате, или же они должны сейчас подняться на гору. Да, подняться на гору, ведь это единственное, чего он не смог позволить себе, это было просто нестерпимо.

— Ты устал, — сказал Гвидо.

— Нет, нет, нет, — замотал головой Тонио.

Он не мог никому в этом признаться, но мысль о том, что он никогда больше не сможет лечь с женщиной, была невыносимой. Он готов был кричать и биться головой о стену. Где она, эта девушка? Он никогда, ни на миг не верил, что Алессандро был способен на такое! Ведь мама была таким ребенком, а Беппо... Невероятно! А Каффарелли? Что же он на самом деле сделал, когда остался с ними наедине?

Гвидо помог ему сесть в карету.

— Я хочу подняться на гору! — повторял Тонио яростно. — Оставьте меня одного! Я хочу туда, я знаю, что делаю!

Карета двигалась. Тонио видел над головой звезды и покрытые листвой ветви, склоняющиеся так низко, словно им хотелось прикоснуться к нему, чувствовал теплый бриз на лице. Если бы сейчас он подумал о маленькой Беттине в гондоле, о мягком сплетении ее рук и ног, о нежной, как шелк, плоти между ее бедрами, он бы сошел с ума. «Запретите мне! Ноги моей там не будет, пока... и тогда...»

Он рухнул на Гвидо. Они стояли у ворот консерватории, и Тонио сказал:

— Я хочу умереть.

«Чем открыть тебе мою боль, лучше умереть».

И тогда он снова услышал голос отца: «Веди себя как мужчина».

Поднимаясь по лестнице в свою комнату, он уже ничего не чувствовал.

Глава 4

Теперь, когда Гвидо видел, что Тонио слишком устал и не может работать, он придумывал для него какое-нибудь вознаграждение. Либо они ездили в оперу, либо Тонио получал от него какие-нибудь простые арии, которыми мог наслаждаться в свое удовольствие. Провести Гвидо было невозможно. Он знал, когда его ученику действительно требовался отдых. Как-то ранним вечером, когда Тонио был в необычайно унылом настроении, Гвидо вывел его из классной комнаты и сопроводил в консерваторский театр.

— Сядь здесь. Смотри и слушай, — сказал он, оставляя Тонио на заднем ряду, где тот смог наконец вытянуть ноющие ноги.

Тонио и раньше был более чем заинтригован звуками, доносившимися из этого зала.

И теперь оказался приятно удивлен, обнаружив, что это настоящий маленький театр, роскошный, как в венецианских палаццо.

Здесь был ярус лож, задрапированных изумрудно-зелеными занавесями, а арка над сценой сверкала позолоченными завитушками.