– Уже угодила, – отрезала я, – из-за какого-то хмыря без мизинца который день коротаю в вашем обществе. Хуже действительно не придумаешь.
– Я чувствую, Таня, я вам не нравлюсь, – промолвил Калиновский после паузы, тяжелой, как бочка с цементом, в которую запаяли труп невинно убиенного гангстера, прежде чем спустить его на дно морское.
– Мне вообще мало кто нравится, – с вызовом отозвалась я. – Такая уж я родилась привередливая.
– Однако с Охотником у вас полное взаимопонимание, – не преминул подколоть меня капитан. – Любопытно знать почему.
– Да потому, что он меня не напрягает дурацкими разговорами.
– Да, Охотник у нас человек молчаливый, – согласился Калиновский. – И надежный как скала.
– Кончайте меня обсуждать, – сказал Охотник, морщась. – Вы бы, Данила Викторович, за гостями-то проследили. А то не ровен час, ваш клиент замочит Гнедича, пока вы тут всех анализируете.
– Вздор это все, – фыркнула я. – Никто никого не замочит, смотрите, сколько здесь охраны. И не говорите мне, товарищ Калиновский, что вы не проверяли под микроскопом каждого, прежде чем впустить их в дом.
– Микроскопы микроскопами, но Ивар-то убил хозяина по приказу Ангела, – заметил капитан. – И это мне не нравится.
– Вся эта история с Иваром мне вообще не внушает доверия, – признался Охотник. – Скажите, капитан, а вы не могли часом все это придумать, чтобы покрыть настоящего отравителя?
– Придумывать – не по моей части, – спокойно ответил Калиновский. Он отщипнул виноградинку и отправил ее в рот.
Я перестала слушать его перепалку с Охотником. На столе стояла большая красивая ваза с мороженым, и я мысленно прикидывала, не будет ли кощунством на поминках съесть немножко этого восхитительного продукта. Потому что если я что-то и люблю на этом свете, так это мороженое.
– Н-да, яды, – протянул Калиновский, уловив направление моего взгляда. – И отравить ведь можно в принципе все что угодно. Мороженое, к примеру…
– Типун вам на язык, – в сердцах отозвалась я.
– А что? Гнедич ест мороженое, так что наш лучший друг вполне мог подсуетиться.
– Шутите? Да какая гарантия, что яд попадет к тому, к кому надо?
– В истории уже бывали случаи, когда травили всех, чтобы достать только одного, – сообщил Калиновский с лучезарной улыбкой.
Охотник отошел от нас и направился к столу. Через полминуты он вернулся, неся вазочку с мороженым.
– Можете спокойно есть, яда там нет, – сказал он. – Я попробовал.
– Есть медленно действующие яды, – ввернул Калиновский.
Меня всю передернуло. Глаза Охотника сверкнули. Он хотел что-то сказать, но в это мгновение до нас донесся зычный голос лысого колобка:
– Нет, ни в коем случае. И речи быть не может об этом!
Его собеседник, человек с тяжелым взглядом, стоял с выражением досады и недоумения на лице. Колобок щелкнул пальцами, и охранник, не отходивший от него ни на шаг, жестом фокусника достал из кармана золотую коробку, из которой выпорхнула чудовищных размеров сигара.
– Говорят, этому парню платят только за то, что он таскает с собой любимые сигары босса, – бесстрастно уронил Охотник, передавая мне холодную вазочку. – Непыльная работенка, хотел бы и я иметь такую.
Калиновский понимающе улыбнулся. Гнедич вставил сигару в рот, достал дорогую зажигалку, сколько я могла видеть со своего места – золотую, украшенную бриллиантами.
– Интересно, отчего он не наймет человека носить и зажигалку тоже, – заметил Калиновский.
И в следующее мгновение прогремел взрыв.
Все произошло так внезапно, что никто – даже видавшие виды охранники – не успел ничего предпринять. Мелькнула ослепительная вспышка, не то оранжевая, не то алая. Оглушительный грохот мягко перетек в громкий, пронзительный женский визг, и сразу же вслед за этим началась паника.
Прежде чем я успела что-либо сделать, Охотник схватил меня за локоть и оттащил прочь. Обезумевшие люди метались между столами, сшибая и топча друг друга. Из всех дверей в зал рвалась охрана, но даже этим накачанным, здоровым ребятам было не под силу идти против общего потока. Они повыхватывали пистолеты и надрывали глотки, пытаясь призвать к порядку сорвавшуюся с цепи толпу, но тщетно. Женщины верещали как резаные, и, надо признаться, мужчины вели себя ничуть не лучше. Глядеть на все это было и противно, и страшновато, и именно поэтому я не сопротивлялась, когда Охотник отволок меня в укромный угол, хотя пальцы у него были дьявольски сильные и причиняли мне боль.
– Капитан, иди взгляни, что там! – перекрывая общий шум, прокричал он.
Какая-то дамочка, похожая на многократно (и неудачно) отреставрированный монумент, дико вопила, призывая попеременно то мужа, то какого-то Леню, который должен был немедленно отвезти ее домой, потому что она больше не в силах здесь оставаться и терпеть все эти ужасы. Калиновский наотмашь ударил ее по лицу, и она умолкла, глядя на него широко распахнутыми глазами.
– Молчать! – заорал капитан, доставая пистолет. – Всем оставаться на местах! Кто попробует смыться или вякнет хоть слово – пристрелю!
Странное дело, но почти все услышали его и тотчас же замолчали. Опрокинутые столы и стулья лежали на полу, как и роскошные яства, для приготовления которых наверняка пришлось вызывать не одного повара. Отовсюду – из углов, из-за печальных пальм в красивых кадках – выглядывали смертельно бледные испуганные лица. Посреди зала остались лежать двое: бывший банкир Гнедич и его собеседник. О банкире надлежало говорить лишь в прошедшем времени, ибо его внутренности находились где угодно – на полу, на потолке, на содранной со стола скатерти, но только не там, где им полагалось быть. Разговаривавший с ним человек с тяжелым взглядом смотрелся несравненно лучше, но и он не подавал признаков жизни. Один из подбежавших охранников наклонился над ним.
– Жив! – радостно крикнул он. – Слава богу, даже не ранен! Господи! Да чем же это так воняет-то?
– Обделался, ясное дело! – со злостью отозвался Калиновский.
Обделавшегося кое-как привели в чувство и усадили на стул. Только теперь стало видно, что глаза у банкирского собеседника никакие не тяжелые, а жалкие, и левый заметно подергивается.
– Врача сюда! – командовал капитан. – Успокоительного Егору Николаевичу!
Владислав, скрестив руки на груди, мрачно наблюдал за происходящим. Марина стояла в нескольких шагах позади него, и на лице ее застыл ужас. Прическа сбилась набок, нижняя губа полуоткрытого рта дрожала.
– Я ничего, – твердил сидящий на стуле человек, вмиг утративший всю свою респектабельность, – я только разговаривал с ним, а он сига… сига… сигару… и зажигалкой щелкнул… при-прикурить хотел… О-ох! – По щекам его катились крупные слезы. Он до сих пор не мог поверить в то, что остался жив, хотя из всех людей, находившихся в зале, именно он стоял ближе всех к центру взрыва.