– Ты права, – кивнула я. – Я с ним поговорю.
– Ой, поговорите, пожалуйста! – сложила руки Марина, умоляюще глядя на меня. – Если с ним что-нибудь случится, я… я просто не представляю, что стану делать!
– А почему ты решила, что с ним что-то может случиться?
– Ну, его же избили, так? Эти люди на этом не остановятся, и он тоже не собирается: такого упрямого человека, как мой брат, еще поискать!
– Вы подали в суд на «Фармаконию»? У вас есть все основания, учитывая, что пострадавших от этого, как его…
– «Голудрола».
– Да, «Голудрола» – пострадавших хватает.
– Думаете, Толя не пробовал? Да он такое досье собрал – любой прокурор бы только обрадовался!
– И что, никто не обрадовался?
– Никто. Его пинали из одного ведомства в другое, из прокуратуры в Комитет по здравоохранению и обратно… Короче, все кончилось ничем – как в мамином случае.
Голос Марины сорвался, но она не заплакала, а просто набрала в легкие побольше воздуха и продолжила:
– Потому-то Толя и решил идти радикальным путем.
– Радикальным – это как?
– Путем привлечения внимания народа к тому, что творит «Фармакония». Я с самого начала была против, ведь эти люди, они богатые, у них сила и власть… Только Толик не слушает, удила закусил и разогнался, как бронепоезд… Боюсь, все плохо кончится!
– Не переживай, Мариш. Я обещаю, что попытаюсь убедить твоего брата не лезть в бутылку. Ты-то как сама?
– Да…
Она махнула рукой.
– Что, так плохо?
– Толя говорит, что все будет хорошо, но я не верю: он и маме так говорил!
– Он старается изо всех сил!
– Да знаю я, знаю, – вздохнула девушка. – Сначала с мамой возился, теперь вот со мной – никакой личной жизни у него нет, никакого просвета! Он говорит: «Надо бороться!», а у меня руки опускаются, когда его по утрам вижу – с кругами под глазами, невыспавшегося, уставшего… Иногда я думаю – может, ничего не делать? Говорят, с моим диагнозом боли редко бывают, а я, честно говоря, только боли и боюсь, а смерти… Наверное, я уже свыклась с этой мыслью. Кроме того, если меня не будет, Толику не придется так надрываться!
– Глупости не говори! – рассердилась я. – О брате подумай: он потерял мать, и потеря тебя стала бы для него сокрушительным ударом! Надо верить в лучшее. Если бы он обратился ко мне, я бы все сделала, чтобы вам помочь, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда: теперь я напрягу свои связи. Кто твой лечащий врач?
– В онкологии? Да, собственно, уже никто.
– Не поняла.
– «Голудрол» был последней надеждой. Когда выяснилось, что у меня отказывают почки, его отменили, а меня выписали домой.
Я была так зла, что слова застревали в горле. Бывают безнадежные случаи, но врач обязан бороться за жизнь пациента и вместе с ним верить в лучший исход. Если не помогает одно лечение, надо пробовать другое, третье. Отказываться от больного – последнее дело, и только непрофессионалы могут себе такое позволить!
– Забудь, – резко сказала я. – Если твой врач работать не умеет, мы найдем другого!
Марина посмотрела на меня в упор. В ее больших и серых, как у брата, глазах печаль и недоверие постепенно сменялись надеждой. Она была робкой и грозила сложить лапки при первом дуновении ветра, но все же я добилась желаемого: девушка немного воспрянула духом. Теперь дело за малым – найти того самого врача, который возьмется за ее случай.
* * *
Кабинет Ольги Копыловой походил на интерьер космического корабля из сериала «Вавилон-5»: большой, светлый, с потолочными лампами приятного зеленоватого цвета, ультрасовременным компьютером и мебелью под цвет ламп. Мне пришлось обзвонить добрый десяток бывших студентов, чтобы выяснить, что Оля – та, кто мне сейчас нужен. Вернее, нужен Марине Кречет. Странно, я помнила ее фамилию, но совершенно забыла, как выглядит сама Ольга. Хотя чему удивляться? Сейчас меня встретила женщина средних лет ничем не примечательной внешности. Однако стоило ей улыбнуться, как я вспомнила девочку с вечно взъерошенной короткой стрижкой на рыжеватых волосах и умными голубыми глазами.
– Ой, Анна Демьяновна, как я рада вас видеть! – воскликнула она. – Сто раз собиралась вам позвонить, но вы же понимаете, то одно, то другое…
– Конечно, понимаю, Оль, – согласно закивала я. – Все мы люди занятые, свои семьи, работа…
– Надеюсь, вы не больны? – нахмурилась она, отступая и разглядывая меня.
– Нет-нет, не волнуйся – я в порядке!
– Оно и видно, – снова улыбнулась она. – Выглядите – отпад!
– А мне скоро пятьдесят пять! – неожиданно вырвалось у меня. Не знаю, чего это меня вдруг разобрало: еще вчера я и про себя-то боялась выговорить это страшное число, а тут – чудеса! Может, я сделала это из женского тщеславия?
– Да что вы?! Ни за что бы не поверила!
– Ты тоже отлично выглядишь, – заметила я, не покривив душой. Оля никогда не блистала красотой, но сейчас передо мной стояла ухоженная, аккуратная женщина, знающая себе цену, и это отражалось на ее широком, добром лице. – Блондинкой стала – тебе так лучше!
– Так это ж я из-за вас!
– В смысле?
– Ну, вы были всегда такая красивая, яркая, а я, со своими бесцветными патлами все смотрела на вас и любовалась. Как в ординатуру поступила, решилась на радикальную смену цвета. И вот, уже двадцать лет не нарадуюсь!
Мы немного поболтали о семьях и детях, а потом я решила, что пора переходить к делу, за которым я, собственно, пришла. Пока Оля читала копию истории болезни Марины, я напряженно наблюдала за ее лицом. По тому, как менялось его выражение, я поняла, что она вряд ли скажет мне что-нибудь утешительное.
– Кто она вам, эта девочка? – спросила Оля, закончив и подняв на меня глаза.
– Сестра моего бывшего студента.
– Я его знаю?
– Нет, он на десять лет позже заканчивал.
– Что ж, – вздохнула она, – сами понимаете, шансов тут маловато!
– Да все я понимаю, Оленька, но речь и не идет о море возможностей – всего-то об одной, которой ее лишают в онкологическом диспансере. Марину отослали «лечиться» домой, а мы ведь обе знаем, что это значит?
– Умирать выписали, – кивнула Оля.
– Понимаешь, за границей разные медицинские центры практикуют экспериментальное лечение для безнадежных больных, и таких вариантов там сотни. У нас же, чего скрывать, крайне редко предлагают пациентам новые возможности, а ведь они помогают пусть не всем, но хотя бы десяти-двадцати процентам. Даже просто продлить срок – уже победа, ведь наука движется семимильными шагами, и то, что казалось невероятным вчера, завтра может стать действительностью, и эти люди получат реальную перспективу излечиться!