Маша проснулась резко, вздрогнув всем телом. Бессмысленно вглядывалась несколько минут в шевелящиеся тени от деревьев на низком потолке, в лунные блики на полу. Наконец вспомнила, где она. Хотела было подняться, но тут услышала шепот — на крыльце стоял кто-то большой и темный на фоне луны.
— Ну что тебе тут, поедем, ты же знаешь, мне без тебя не жить. — Горячий шепот мужчины прервал звук поцелуя. — Все брошу тут, начнем все сначала, с нуля, лишь бы с тобой…
— Ты же знаешь, он не отдаст мальчиков, а куда я без них? — с болью отвечала женщина, и Маша узнала срывающийся, тихий голос Раисы. — Я без них не смогу.
— Мы их потом заберем, отсудим, матери не могут не отдать, — умоляюще шептал мужчина, и было ясно, что он сам не верит в свои слова, но готов говорить что угодно, лишь бы убедить, уговорить ее…
— Потом не бывает, Коль, — горько проронила Раиса и заплакала.
Ее руки взметнулись над темной тенью мужчины. Тот повернулся, приник к ней — Маша узнала высокий, чуть сутулый силуэт. Директор завода Спасов… Вот оно как, у них, оказывается, любовь.
— Ты без мальчиков не можешь, а я без тебя умру, не смогу, — глухо проговорил Николай Николаевич, уже не стараясь приглушать голос. — Вся жизнь псу под хвост, если бы не ты… Как я один уеду?
— А ты не уезжай, пусть будет как будет… — с тоской проговорила Раиса. — Семь бед — один ответ.
— Ну да, ты хочешь, чтобы Сергей меня пристрелил… Или тебя? У него ума хватит, — обреченно проронил Спасов.
— Никого он не тронет, он все с самого начала знал, захотел бы — давно пристрелил бы, — устало проговорила Раиса.
Маше казалось, что ей снится и эта залитая лунным светом веранда, и сцена на крыльце — настолько все было нереальным: страсть в словах любовников, реплики, которые словно произносили герои какого-нибудь фильма. Она боялась шевельнуться, чтобы не выдать себя. Сердце билось в горле, словно она не чужое объяснение слышала, а сама участвовала в нем. Но Маше ни разу не доводилось слышать ничего подобного в жизни. Ей казалось, что она сгорит со стыда, если Раиса и Спасов поймут, что она невольно подслушала их ночной разговор.
Она постаралась неслышно лечь, укрылась с головой. Но тут же почувствовала, что кто-то сел на край тахты. Откинула одеяло — на нее смотрела блестящими глазами Раиса.
— Слышала? — почти безразлично спросила она.
— Слышала… — не стала лгать Маша.
— А слышала, так скажи: как жить? — Раиса взялась длинными сильными пальцами за горло. — Люблю его, сил нет, а мужа не люблю и никогда не любила. А как уйти — детей не отдаст.
— А как же вы замуж пошли, если не любили? — пискнула Маша сорвавшимся голосом.
— Пошла… Молодая была, дура, нравился он мне, — усмехнулась та. — Ухаживал, никого ко мне не подпускал, измором взял. Думала, полюблю, он красивый, сильный… Откуда же я знала, какая она, эта любовь, бывает. Двоих детей родила, а полюбила только в тридцать лет. Вот и мучаюсь уже четыре года — и уйти некуда, и расстаться с ним не могу… Мужа жалко, его жалко, а детей жальче всех…
Маша не знала, что сказать. Ее собственная история, тоже горькая, трудная, сейчас казалась ей придуманной — в ней никто не страдал, кроме нее самой.
— Ладно, спи, — устало проговорила Раиса. — Я завтра рано уйду, у нас беда на заводе — надо лотки с икрой промывать. Их грязью, илом забило, а икра уже живая, наклюнулась. Вся работа за лето псу под хвост, если не спасем. Тридцать миллионов икринок, представляешь? Я дверь захлопну. Врач приедет, постучит, немец твой небось сообразит открыть?
— Да я и сама открою, — пробормотала Маша.
— Ну смотри. Спокойной ночи.
Раиса ушла в дом, Маша еще долго лежала без сна и думала разные невеселые мысли. «Немец твой», — вспомнились слова Раисы. «Вот еще глупости, какой он мой», — рассердилась сама на себя Маша. Но заснула с улыбкой на обветренных губах.
Берг встал рано, еще не было семи. Он слышал, как ушла Раиса, да и спал плохо, поминутно просыпаясь. Вышел на веранду — за стеклянными стенами стоял плотный сизый туман. Ма ша спала, свернувшись калачиком и почти с головой укрывшись. Берг тихонько потоптался в ногах, но не рискнул будить ее. Вышел на крыльцо — и как раз вовремя. Из тумана вынырнула рыхлая фигура в белом и с чемоданчиком в руке.
— У вас тут травма? — неожиданно высоким, бабьим голосом громко спросил врач. — Показывайте!
— Да-да, пожалюста, — распахнул дверь Берг. — У нас травма, да!
Маша уже сидела, непонимающе озираясь со сна по сторонам. Врач деловито присел на край тахты.
— Ну, показывайте свою ножку, барышня, — располагающе предложил он.
Осмотр занял не больше пяти минут, причем врач не только мял и осматривал ногу, но зачем-то попросил открыть рот, высунуть язык, а потом поочередно дотронуться указательными пальцами до кончика носа.
— Перелома и вывиха нет, — заключил он. — Сильный ушиб и растяжение связок. Надо бы рентген сделать, конечно, но аппарат у нас все равно не работает, вчера кабель сгорел. Так что сделаю давящую повязку, покой и холод на щиколотку — это пока все. Через пару дней приезжайте, может, кабель заменят. А так, — он зорко просверлил Машино лицо, — не ходить, не бегать, есть побольше. И все.
Берг, сложив руки домиком, на каждое слово кивал послушно — ну, точь-в-точь мама, когда Маша заболевала и к ней приходила старенькая врачиха Анна Африкановна.
— Вы кто, муж? — спросил врач и, не дождавшись ответа, строго приказал: — Вы ей вставать не разрешайте, а то я знаю этих барышень — все им побыстрее надо. Спешка тут не нужна, ноге покой требуется, ясно?
— Да-да, конечно, я понимаю, — закивал с удвоенной энергией Берг, так что Маша даже захихикала: ну просто добрая нянюшка!
День тянулся как резиновый, туман все никак не хотел подниматься. Ребята куда-то убежали, Берг слонялся из комнаты на крыльцо и обратно, виновато поглядывая на Машу. А та вертелась на кушетке, неловко поворачивая больную ногу, пыталась заснуть, но ничего не получалось. Наконец Маша не выдержала:
— Андреас, пошли на завод сходим, а то от тоски можно помереть!
— Как сходим? — оторопел Берг. — Мария, доктор сказал, что тебе нужен покой, ходить нельзя.
— А я потихоньку, палочку возьму, как-нибудь доковыляю, — лисьим, умильным голоском пропела Маша. — Ну пошли, а? Ты мне поможешь, я же одна не дойду. Только посмотрим — и обратно, а?
— Нет, Мария, — неуверенно возразил Берг. — Это нельзя, невозможно. Твоя нога пострадает. Я не должен.
Но Маша уже поняла, что он сам ни минуты не сидел бы в доме Раисы, если бы не она со своей ногой.
— Пойдем-пойдем, ты мне только штаны принеси и майку, — скомандовала она уверенно. — Я же себе не враг, если будет больно, вернусь.
Напялив еще непросохшие вещи, они вышли из дома. В густом молочном тумане медленно добрели до здания рыборазводного: Маша опиралась одной рукой на Берга, другой — на кривую сучковатую палку, выломанную из придорожного куста. В здании слышен был шум воды, гулко раздавались женские голоса.