«Письмо № 6»
лежало в этой пачке последним.
Оно было написано
обмусоленным чернильным карандашом.
Тонкий бумажный пергамент
пропитался древесным ароматом
одеколона «Шипр» [27 - Шипр (фр. Chypre, «Кипр») – популярные духи, аромат которых был создан в 1917 году знаменитым французским парфюмером Франсуа Коти (фр. Francois Coty). В СССР одеколон этой марки выпускался фабрикой «Новая заря» и был копией марки Chypre Coty.)],
выпускаемым советской фабрикой «Заря»
с далеких тридцатых,
задолго до моего рождения.
Почерк был свободный, размашистый,
но довольно красивый,
твердый, с сильным нажимом,
с минимумом острых углов
и практически без наклона,
явно мужской.
Я почувствовал за спиной
легкое дыхание
теплого пряного тимьяна,
нежные руки,
как крылья, окутали меня.
– Он не вернулся! Уехал! Уехал!
Мой любимейший человек.
Он ушел в понедельник, —
горячо шепчет мне на ухо Рита.
– Прости! – произношу я
и понимаю,
что прочитал все письма вслух.
Об авторучке в тот день
мне пришлось забыть.
* * *
Одновременно сладко и больно
меня кольнула мысль:
«Надо возвращаться домой!»
Знать бы, где этот дом!
Вдруг я принимаю для себя
очень твердое решение —
отправляюсь гулять по городу
в поисках «родных» мест!
Город развернул мне свои ладони,
на которых папиллярными линиями
обозначились
проспекты, улицы, переулки, дома, дерева…
– Ах! Где эта улица, где этот дом?
Где эта барышня, что я влюблён? —
мурлыкал я под нос старинную песенку.
Вдруг споткнулся
о выступившие на поверхность корни
старого тополя.
Я погладил рукой
его коричнево-болотный
фактурный ствол,
вдохнул «одеколонный» аромат
смолянистых почек.
Ведь в парфюмерной промышленности
их используют для отдушки
туалетного мыла.
Также они входят в состав бальзама,
издавна известного
как «Рижский черный».
«Di acqua di Colonia…» [28 - Di acqua di Colonia – кельнская вода (итал.)] —
пробежал мимо уха шепоток ветра.
Я повернул голову,
а метрах в двухстах
чернела липа,
а между ними пустота,
от которой затрепетало сердце!
Я крепко-крепко обнял дерево,
как обнимают старого приятеля,
которого не видели сотню лет.
По щекам хлынули слезы.
Так я вспомнил,
что у меня есть отец, есть мать,
есть сестра, есть малышка,
есть нянюшка
и даже кошка есть,
черная как смоль!
Я стою
и мысленно разговариваю
с деревом,
вдруг ставшим мне таким родным!
А раньше я проходил мимо,
замечая только «зимы»,
которые он устраивал
в жарком июле.
«Тополиный» снег
кружил в воздухе,
«забивая» нос.
Вы вчера вдруг заметили,
Что ваш пух
слился с тополем.
Вашим крыльям
больше столетия.
Так взлетайте!
К чему эти вопли
О краях, куда направляясь,
обычно молчат [29 - Из стихотворения Д. Арбениной «Пух».].
* * *
Память бьет
молоточком по пальцу.
Боль звенящая,
как тишина в моей комнате.
Красным кругом в глаза:
«Вы не помните?»
Клюква в сахаре —
ах слаще пряников!
Много библий, а правда одна.
Нет слаще ренклода, чем дома!
Душистее липы,
тополей таврически-крымских
Солнце медом окна залило.
Здесь головки тюльпанов
кивают ветру такт в такт…
* * *
Я возвращаюсь со «свиданий»
каким-то уставшим и поникшим,
включаю катушечный магнитофон,
а оттуда несется «веселая» музыка:
Ах, черёмуха белая,
сколько бед ты наделала,
Ах, любовь твоя смелая
сумасшедшей была.
Ароматом дурманила,
только сердце поранила,
я ведь знала заранее,
это только игра. [30 - Из песни М. Журавлевой «Белая Черемуха».]
или
Музыка нас связала,
Тайною нашей стала,
Всем уговорам твержу я в ответ:
Нас не разлучат, нет [31 - Из песни гр. «Мираж» – «Музыка нас связала»].
Потом беру из детской кроватки
тянувшую ко мне
свои крохотные ручонки малышку.
До сих пор помню тот день,
когда эта кроха появилась на свет!
День недели как воскресение.
И почему-то не по-осеннему
теплая погода!
Люди сняли шапки
и побросали их в небо.
Горячий укол «творит» чудеса —
январь, как шубу,
«скидывает» три месяца.
Ноль, как начало
отсчета новой жизни.
Полчаса неимоверных усилий,
чтобы появиться на свет.