– Так вы берете «Джона Блексэда»?
– Пожалуй.
– Какую-нибудь конкретную вещь? Я, например, больше всего люблю первую часть, «Где-то среди теней».
– Валяйте сразу всю трилогию.
Покупка такая же бесполезная, как и покупка белого пиджака несколько лет назад. Пиджак понадобился Субисаррете только сейчас, что же касается частного детектива Джона Блексэда… Он может не понадобиться вовсе.
Икеру есть чем заняться в самое ближайшее время, но вежливый и предупредительный мальчишка (полная противоположность цыганскому засранцу из Ируна) должен быть хоть чем-то вознагражден.
…Зажав пакет с комиксами под мышкой, Субисаррета прошел дальше по улице, к стеклянной двери, над которой висела вывеска «PAPAGAYOS». Обе половины двери украшала целая стая рисованных попугаев, инспектор увидел здесь и жако, и какаду, и птиц помельче – корелл, амазонов, лори. Каждый из попугаев был занят делом: держал в клюве веточку или цветок, зарывался головой себе под крыло, чистил перья; пытался ухватить лапой нечто, отдаленно напоминающее гусеницу. Панно, выдержанное в стиле наив, почему-то умилило Субисаррету.
Но умиление прошло, едва лишь он переступил порог. Первое, что бросилось ему в глаза, – огромная птичья клетка. Клетка стояла в нише, справа от барной стойки: настолько громоздкая, что потребовался отдельный стол, чтобы хоть как-то разместить ее. Икер мог поклясться, что хорошо знает клетку – все эти башенки из красного дерева, позолоченные качели внутри, красный бархат перекладины. Не хватало только флажков на башнях – со звездами, коронами, львами и геральдическими лилиями. Не хватало только их, а все остальное в наличии имелось. Икер вдруг подумал, что не знает, куда подевалась клетка из его детства. Когда после смерти стариков он ненадолго вернулся в Памплону, чтобы заняться домом и оставшимися в нем вещами (кое-что можно было продать, кое-что – просто отдать, кое-что – забрать с собой), – клетку он не обнаружил.
Старики отделались от нее еще раньше, что показалось Икеру не совсем логичным. Ведь клетка, по уверениям бабушки, представляла немалую ценность. Тогда Икер не придал значения пропаже, зато теперь башенки и качели вновь напомнили о себе.
И она снова была пустой, клетка, – как тогда, в детстве.
Вряд ли это она, – попытался убедить себя Икер, таких совпадений не бывает. А если бывает, то они должны послужить неким предостережением. Или напоминанием.
Знаком.
Как бы то ни было, при виде чертовой клетки Субисаррета опять почувствовал боль в затылке. Давно изгнанный детский страх вернулся. Он был мгновенным и почти безотчетным, но, чтобы справиться с ним, Икеру пришлось сесть за ближайший столик. Сделав пару глубоких вдохов, он принялся изучать интерьер «Папагайос». Ничего выдающегося в нем не было, если не считать орнитологических литографий на стенах, сплошные попугаи с мелкими вкраплениями пейзажей: сельва, джунгли, водопады. На барной стойке стояла еще одна клетка, – по размеру гораздо меньшая и совсем не пустая: в ней резвились два зеленых волнистых попугайчика. Во всем остальном это был совершенно обычный тапас-бар, к тому же не очень чистый. Под стойкой валялись смятые салфетки, коктейльные трубочки, пустые пакетики из-под сахара и даже пара чайных ложек.
Народу в баре оказалось совсем немного: пожилая испанская пара, компания вездесущих китайцев и девушка с мотоциклетным шлемом. Девушка о чем-то болтала по телефону, постукивая пальцами по шлему, лежащему на коленях. Китайцы о чем-то болтали друг с другом, и лишь старики (отдаленно похожие на деда и бабку Икера) пили свой кофе молча. Еще через полминуты Икер нашел то, что искал. Ради чего пришел сюда:
пробковая доска.
С того места, где он сидел, доску нельзя было разглядеть в подробностях, но было ясно, что заполнена она не целиком: несколько стикеров пастельных тонов, пара открыток, один конверт, бумажная фигурка-оригами и какой-то цветок, тоже бумажный. Икер втайне надеялся, что камбоджийская купюра все еще висит на доске, хотя и понимал, что надежда эта призрачна. Слишком много времени прошло с того момента, как горничная Лаура (в качестве посла по особым поручениям) получила свои двадцать евро – целых три дня! Тот, кому было адресовано это послание, мог появиться здесь в любой из этих трех дней, с утра или ближе к вечеру. Чтобы снять купюру с доски, и минуты не понадобится, для подобных манипуляций не нужно даже заказывать кофе или тинто де верану в качестве отвлекающего маневра: зашел-снял-вышел.
Официантки здесь не особенно расторопны.
Вот уже и компания китайцев организованно покинула помещение, и девушка-мотоциклистка закончила телефонную беседу совершенно феерическим «maldito seas!» [21] , а к Икеру никто так и не подошел. Что ж, придется самому выдвигаться к стойке.
Прежде чем приблизиться к ней, Субисаррета сделал небольшой крюк и некоторое время постоял возле пробковой доски: фигурка-оригами оказалась лягушкой, цветок – довольно условным тюльпаном, на стикерах присутствовали всякие романтические глупости, сдобренные сердечками, смайлами и улыбающимися рожицами. Одна открытка (с парусником) беззастенчиво рекламировала бренди «TERRY Centenario», а другая… «Джаззальдию». Черный силуэт саксофониста на темно-голубом, украшенном одинокими серебряными звездами фоне; саксофонист – не менее условен, чем тюльпан, но в его абрисе Субисаррете чудится что-то знакомое. Наверное, именно так выглядел бы Исмаэль Слуцки в момент джазовой импровизации, – чтобы картинка соответствовала черному принцу полностью, не хватает лишь треугольных кошачьих ушей. Именно такие уши Исмаэль пририсовал себе на автографе, который дал вчера вечером Субисаррете. Странно, что Икер не вспомнил о них, когда разглядывал частного детектива Джона Блексэда.
Открытки, оригами, стикеры, бумажный тюльпан, – и никакой купюры. Чудес не бывает. Судьба никогда особенно не подыгрывала инспектору, не подыграла она и сейчас.
Угнездившись на высоком и не очень удобном стуле, Субисаррета несколько секунд наблюдал, как хмурый, заросший щетиной бармен протирает стойку, не особенно обращая на него внимание. После чего сказал:
– Кофе с молоком, пожалуйста.
Только теперь бармен соизволил поднять глаза на посетителя. Ни тени обычной сан-себастьянской (Доностия приветствует вас!) улыбки, вяжущая скука на лице.
Унылое дерьмище.
– Закрываемся на сиесту, – нехотя разжало губы унылое дерьмище. – Приходите после пяти.
– Но кофе-то я успею выпить?
– Боюсь, что нет.
С чего бы такая непочтительность? – да еще в историческом центре, где полно туристов; да еще в самый разгар высокого сезона… Из таких мелочей, как хорошее обслуживание, и складывается общее представление о городе. А ведь это не какая-нибудь малонаселенная дыра в галисийской или андалузской глубинке, это – Сан-Себастьян. Или унылому дерьмищу малосимпатичен именно он, Субисаррета?