Берлинский журналист, ни на секунду не замешкавшись, последовал за ним.
На красноармейских позициях застучал пулемет, пули взбили фонтанчики в нескольких шагах от журналиста, но тот не замедлил шагов, на лице его не дрогнул ни один мускул. Обогнув снарядную воронку, Йоганн наконец укрылся за поваленным деревом, пригнулся и только тогда обернулся к своему спутнику:
– Ну что, герр Раушенбах… кажется, именно так представил вас полковник? Теперь вы почувствовали на своей шкуре, каково это – ходить под пулями? Думаю, ваша новая статья получится особенно прочувствованной! Теперь вы можете задавать мне свои вопросы! Что вас интересует? Боевой дух наших доблестных солдат? Преданность великому делу торжества арийской нации? Так вот, должен вас огорчить, герр журналист: мои солдаты думают только об одном – как выжить в этой мясорубке, как вернуться домой, в Кельн или Гейдельберг, к своей семье, к матери или невесте… И еще, должен вам признаться – они думают о том, где бы достать глоток шнапса, чтобы не так страшно было ходить под пулями и подниматься в атаку!
– Нет, господин оберштурмфюрер, – ответил журналист невозмутимо, – меня интересует нечто совсем другое. Меня интересует кинжал.
– Кинжал? – переспросил Йоганн, и на его мужественном лице проступило изумление – изумление и растерянность. – О чем вы говорите? Мои солдаты вооружены автоматами и винтовками, никаких кинжалов у нас нет…
– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю! – Раушенбах придвинулся ближе к офицеру, пристально взглянул в его глаза. – Кинжал, который вручил вам рейхсфюрер в замке Вевельсбург. Ритуальный кинжал королей-священников…
– Откуда вы знаете о нем? – спросил Йоганн, невольно понизив голос. – Об этом не знал никто, кроме меня и рейхсфюрера…
– Неважно, откуда мне это известно, – остановил его Раушенбах. – У меня свои каналы. Важно другое: я хочу узнать, храните ли вы по-прежнему этот священный предмет и как его присутствие влияет на развитие событий на фронте.
– Кинжал всегда при мне! – Йоганн невольно прикоснулся к шинели на груди. – Я не расстаюсь с ним ни на миг. Может быть, благодаря ему меня до сих пор не коснулась ни одна вражеская пуля. Солдаты считают меня заговоренным. В остальном же…
– Я очень прошу вас, оберштурмфюрер, покажите мне эту реликвию! – взмолился Раушенбах. – Именно ради нее я прибыл сюда, на Восточный фронт! Именно ради нее пошел с вами под пули!
– Ну что ж… – Йоганн кивнул. – Вы держались мужественно и заслужили это право…
Он расстегнул верхние пуговицы мундира, запустил руку за пазуху и бережно вытащил длинный холщовый мешочек. Развязав кожаный ремешок, достал древний клинок и показал его журналисту:
– Взгляните на него. Он прекрасен, не правда ли?
– Да, он действительно прекрасен, – севшим от волнения голосом проговорил Раушенбах и внезапно вытащил из кармана пальто небольшой черный револьвер. – Простите меня, Йоганн, но я вынужден так поступить… Кинжалу не место в окопах, он должен вернуться к своему настоящему владельцу…
– Вы с ума сошли! – воскликнул молодой эсэсовец. – Я никому не отдам эту реликвию!
– У вас нет другого выхода. – Раушенбах щелкнул предохранителем. – Здесь нас никто не видит, а пули… не всегда же они будут вас щадить, даже если вы и впрямь заговорены!
Йоганн потянулся свободной рукой к кобуре, но Раушенбах дважды нажал на спуск, и молодой эсэсовец упал навзничь на желтую глинистую землю. Тем не менее, даже мертвый, он не выпустил заветный кинжал из холодеющей руки.
Раушенбах склонился над ним, попытался разжать руку и завладеть кинжалом…
И в ту же минуту раздался чудовищный грохот, земля содрогнулась, и низкое небо раскололось на мелкие куски.
Раушенбах покачнулся, взрывной волной его отбросило в сторону от мертвого офицера. За первым взрывом последовал второй, а затем взрывы слились в сплошной непрестанный гул – русские начали массированную артподготовку, перед тем как перейти в наступление.
Раушенбах, оглушенный и растерянный, попытался встать, огляделся, чтобы найти Йоганна. Но тут новый снаряд упал совсем близко, земля словно разверзлась, и журналист потерял сознание.
Он не слышал, как стих грохот артподготовки, как вместо него раздался другой, еще более грозный звук – рокот танковых моторов и нарастающий, приближающийся лязг гусениц, а над всем этим, как отдаленный гром, – крик идущей в наступление пехоты…
Старыгин вернулся в свою мастерскую и погрузился в работу над картиной. Как всегда, работа так увлекла его, что рабочий день пролетел незаметно, и он спохватился только тогда, когда к нему постучался охранник, который обходил служебные помещения музея, перед тем как включить сигнализацию.
Раньше многие сотрудники музея, увлеченные любимым делом, задерживались на рабочих местах, но после случившегося несколько лет назад громкого скандала, когда из хранилищ Эрмитажа похитили много ценных экспонатов, всех стали выгонять из служебных помещений сразу по окончании рабочего дня.
Старыгин с сожалением взглянул на часы, вымыл кисти, переоделся и покинул свой кабинет.
Тут он вспомнил, что договаривался о встрече с Несвицким.
Он проделал прежний путь через служебный корпус до кабинета Святослава и постучал в дверь.
– Ну, кто там еще? – донесся из-за двери раздраженный голос.
Старыгин вошел и увидел приятеля в прежнем положении – обложенного рукописями, озабоченного и недовольного тем, что его отвлекают.
– Митя, – проговорил Несвицкий, поднимая голову от бумаг. – Мы же договорились встретиться после работы…
– Вот именно! – подтвердил Старыгин и выразительно взглянул на часы.
– А что – уже?.. – Святослав проследил за его взглядом и ахнул: – Уже семь часов?! Я же обещал Лиде вернуться вовремя!
Он вскочил из-за стола и заметался по кабинету, торопливо собирая вещи.
– Тогда, может быть, мое появление сегодня нежелательно? – осведомился Дмитрий Алексеевич. – У вас свои планы на вечер, в которые я не вписываюсь?
– Да нет уж, Митя, ты лучше приходи, при тебе Лида не будет ругаться!
– Да не переживай так, – успокоил его Старыгин. – Я тебя довезу на машине, так что ты не слишком-то и опоздаешь…
Несмотря на такой оптимистичный прогноз, Старыгин застрял в пробке на Дворцовом мосту, и они добрались до дома Несвицкого только в девятом часу.
Оставив машину возле круглосуточного магазина, приятели подошли к подъезду.
Несвицкий поднес к замку электронный ключ, открыл дверь и раздраженно проговорил:
– Ну вот, опять в подъезде нет света! Ну, когда же это кончится? Я уже двадцать раз обращался в жилконтору…