Надя выскочила из ванной в том же озверелом состоянии. Видимо, отсутствие воды помешало ей погасить злобу.
— Ты чего молчишь, когда он меня при тебе же лапает? — набросилась она на Служкина. — Хоть бы слово сказал!.. Муженек!.. Он меня раздевать начнет — ты не пикнешь!..
— Пикну, — не согласился Служкин, глядя в тетрадь.
— Гос-споди, какой идиот!.. — Надя забегала по комнате.
— Надя, там у меня детский сад! — закричала Тата.
— Не трогаю я твоих кукол!..
— Не ори на нее.
— Если бы я знала, какой ты, ни за что бы замуж не вышла!..
— А какой я? — спокойно поинтересовался Служкин.
— Слова от тебя человеческого не дождешься, одни шутки!..
— Без шутки жить жутко.
— Так у тебя, кроме шуточек, и нет ничего больше!.. Пусто за душой! Ты шуточками только пустоту свою прикрываешь! Ничего тебе, кроме покоя своего, не нужно! Ты эгоист — страшно подумать какой!
— Думать всегда страшно…
— Тебя не только любить, тебя и уважать-то невозможно! — не унималась Надя. — Ты шут! Неудачник! Ноль! Пустое место!
— У тебя лапша пригорит, — ответил Служкин.
— Провались ты со своей лапшой! — взорвалась Надя.
Она умчалась на кухню. Служкин взял новую тетрадь — с обгрызенным углом. Однажды он уже написал в ней: «Зачем обглодал тетрадь? Заведи новую. География несъедобна». Теперь под записью имелся ответ: «Это не я обглодал, а моя собака». Служкин проверил самостоятельную, поставил оценку и продолжил диалог: «Выброси тетрадь на помойку. Можешь вместе с собакой. В третий раз этот огрызок не приму». Он сунул тетрадь под кота, как под пресс-папье, и выбрался из кровати.
— Тата, ты на кухню не ходи, я курить буду, — попросил он.
— Хорошо, — солидно согласилась Тата. — Я буду читать сказку.
Надя стояла у окна и глядела на грязный двор, сжимая в кулачке ложку. Служкин убавил газ под лапшой и сел за стол.
— Ну не расстраивайся, Наденька, — мягко попросил он. — Пока еще ничего не потеряно. Я тебе мешать не буду. Не вышло со мной — выйдет в другой раз. Ты еще молодая…
— Не моложе тебя… — сдавленно ответила Надя.
— Ну-у, я особый случай. Ты на меня не равняйся. У тебя ведь нету столько терпения, сколько у меня. Я всегда побеждаю, когда играю в гляделки.
— Ты мне всю судьбу поломал. Куда я теперь от Таты денусь?
— Если бы тебе была важна только Тата, ты бы мне не наговорила всего того, что я услышал.
— Тебе говори не говори, никакой разницы. Ты тряпка.
— Вот и найди себе не тряпку.
— Кого я найду в этой дыре?!
— Ну кого-нибудь… Мне, что ли, самому тебе нового мужа искать? У меня никого, кроме Будкина, нет.
— Видеть не могу этого дурака и хама.
— Он не дурак и не хам. Он хороший человек. Только, как и я, тоже засыхать начал, но в отличие от меня — с корней.
В прихожей затрещал звонок. Служкин раздавил сигарету в пепельнице и пошел открывать. Через некоторое время он впихнул в кухню сияющего Будкина. Жестом факира Будкин извлек из-за пазухи пузатую бомбу дорогого вина.
— Это, Надюша, в качестве моего «пардон», — заявил Будкин, протягивая Наде бутылку.
— О нем поминки, и он с четвертинкой… — сказал Служкин. — Не злись на него, Надя. Если хочешь, он тебе свои трусы покажет, и будете квиты… Это ведь твое любимое вино?
— Сообразил, чем подкупить, да? — агрессивно спросила Надя.
— Смышлен и дурак, коли видит кулак, — пояснил Служкин, пошел в комнату, повалился на кровать и открыл очередную тетрадку.
Тетрадка оказалась Маши Большаковой. После безупречно написанной самостоятельной Служкин прочел аккуратный постскриптум: «Виктор Сергеевич, пожалуйста, напишите и мне письмо, а то Вы в прошлый раз всем написали, а мне нет». Служкин нащупал под Пуджиком красную ручку и начертал: «Пишу, пишу, дорогая Машенька. Читать твою самостоятельную было так же приятно, как и видеть тебя. 5. Целую, Географ».
Служкин проторчал на остановке двадцать минут, дрожа всеми сочленениями, и, не выдержав, пошел к Кире домой.
— Ты чего так рано? — удивилась Кира. Она была еще в халате.
— Выброси свои ходики на помойку, — буркнул Служкин. — Кино начнется через полчаса.
— Черт, — с досадой сказала Кира. — Ну ладно. Подожди меня тут.
— На лестнице? — разозлился Служкин, ловко выставляя ногу и не давая закрыть дверь. — Пятый класс для меня уже пройденный этап.
Кира помолчала, разглядывая его.
— Ладно, пройди. Но я тебя не приглашала. Смотри не пожалей.
— Не из жалостливых… — проворчал Служкин, впираясь в прихожую.
— Ну, я объясняла тебе, в кино иду, — уйдя в комнату переодеваться, раздраженно сказала кому-то Кира.
В комнате послышался хруст дивана, щелканье ременной пряжки, и на порог вышел атлетически сложенный молодой человек с квадратными плечами.
— Этот, что ли, тут самый крутой? — оглядев Служкина, спросил он.
— Вернись и не лезь в бутылку! — одернула его Кира.
В лифте, взяв Служкина под руку, Кира насмешливо сказала:
— Ты, наверное, хочешь спросить, кто это был?
— Я и так знаю. Брат. Или сантехник.
— И как ты к этому относишься?
— Никак. — Служкин пожал плечами. — Атлет объелся котлет.
— Вообще-то он тебе соперник.
— Победила дружба.
Они спустились с крыльца и зашагали по мокрому асфальту. Недавно выпавший снег не удержался, растаял, а грязь замерзла. Газоны, по которым разворачивались легковушки в тесном дворе, превратились в барельефы, в черную фигурную лепнину. Студеная поздняя осень старчески слепла. Туманная морось покачивалась между высокими многоэтажками. С их крыш медузой обвисало рыхлое и дряблое небо.
— Если тебе все безразлично, давай вернемся, — сердито сказала Служкину Кира, памятуя атлета.
— Ты же сама хотела пойти этот фильм посмотреть. Билеты на руках, Будкин вечером нас встретит. Поздно оглобли поворачивать. И вообще, я же предупреждал, что не люблю американские боевики…
— А я вот люблю, и будь добр это стерпеть. Только в них и можно настоящего мужика увидеть.
Они успели приехать вовремя и даже не очень пострадали в автобусе. На щите перед кинотеатром был изображен летящий в звездном небе мотоцикл с голой девкой верхом. Гардероб в фойе не работал, вешалки торчали за барьером, как скелеты оленей. В зеркальном, музыкальном и разноцветно иллюминированном баре красивая продавщица торговала баночным пивом и сигаретами. По фойе слонялась толпа крепышей в расстегнутых пуховиках. Крепыши были с девушками; они, угрожающе глядя исподлобья, пили пиво, мяли банки и с грохотом бросали их в урны.