Николай Николаевич горестно помотал головой и налил себе еще одну стопку, а, подняв ее в сторону фотографии, сказал:
– За тебя, Сергей!
Подождав, когда он немного успокоится, я осторожно спросила:
– А не мог Вадим к этому Роману поехать?
Николай Николаевич, подумал, глядя в темноту за окном, а потом пожал плечами:
– Мог, наверное. Если адрес знал, конечно, или телефон. Только, если этот Роман, как ты сказала, военным стал, то найти его будет трудно.
– Ничего не трудно! – обрадовалась я. – Мне бы только полностью его имя знать! Пожалуйста, помогите мне выяснить!
– Попробую, – пообещал он. – Я кое с кем из ребят отношения поддерживаю, так что позвоню и попрошу узнать.
Оставив ему свою визитку, я отправилась в обратный путь. По дороге я размышляла, где искать этого Романа. И получилось у меня, что уж телефон-то его я легко могу вычислить – Вадим не мог не сообщить ему о смерти матери, так что нужно было всего лишь взять распечатку звонков Смирнова за этот период и посмотреть. Ну а дальше дело техники.
Между тем довольно сильно подморозило, и машину периодически вело в сторону. Хорошо хоть, что дорога была почти пустая – ну какому идиоту взбредет в голову отправляться в путь без крайней нужды? В результате я добралась до офиса далеко за полночь, вымотанная и вся на взводе. В комнате, где я обычно отчитывалась перед Куратором, я увидела только Красавчика, который сообщил мне, что высокое начальство вылетело в Москву. А поскольку сам Красавчик таковым, то есть начальством, не являлся, да и ни малейшей симпатии во мне не вызывал – и это еще мягко сказано! – я кратко сообщила ему, что новостей у меня нет, а вот просьба к нему имеется.
– Михаил Иванович, у вас есть распечатка телефонных звонков самого Смирнова и телефонных вызовов ему за последний год? – спросила я.
– Конечно, – подтвердил он.
– Вы не могли бы мне ее дать прямо сейчас? – попросила я.
– Сейчас принесу, – с готовностью откликнулся Красавчик.
Он ушел и вернулся очень быстро, неся в руках тощую папку – я-то уже к пухлым как-то привыкла.
– Здесь все, что вас интересует, – он протянул мне ее.
В сопровождении Красавчика я пошла «к себе» и первое, что сделала, войдя, позвонила Твердохлебову.
– Порадуйте меня чем-нибудь, Руслан Петрович, – попросила я.
– Нечем, Татьяна, – безрадостно сообщил он. – Мне тут сегодня из Первопрестольной так по маковке настучали, что из-за шишки шапка не надевается. А у тебя как?
– Тоже похвалиться нечем, – пожаловалась я.
Конечно, я могла сказать, что некий проблеск надежды у меня появился – этот самый Роман, но зачем? Найти его Твердохлебов не сможет, но будет чувствовать себя ущемленным, что сам ничего не выяснил, а мне это надо?
Пока я говорила, девушки накрыли на стол, но есть мне совершенно не хотелось. Чтобы не обижать их – они ведь старались, я решила, что просто вяло поковыряюсь в тарелках, но бульон с пирожками и котлеты оказались такими восхитительными, что оторваться я уже не смогла. В результате я налопалась, как удав, и заказала себе, как обычно, побольше кофе. Устроившись в халате на диване, чтобы поблаженствовать с хорошим кофе, я начала изучать очень коротенький список, в котором рядом с номерами телефонов указывались имена их владельцев. Дату смерти Валентины Дмитриевны я знала, так что нужно было смотреть после нее. Я и посмотрела аж два раза, но никакого Романа там не было. Там не было даже Аглаи с Надеждой. В этом разделе списка значились только Николай Николаевич, Анна Ильинична, Шмаков, Васильев, и все! Я стала смотреть с самого начала – опять пусто! Никакого Романа. Вот и получалось, что о смерти матери Смирнов ему не сообщал, то есть номера его телефона он не знал! Я стала смотреть список тех, кто сам звонил Вадиму Сергеевичу, но человека с именем Роман там тоже не оказалось. А это значит, что вся надежда у меня теперь была на Надежду, простите за каламбур. Даже если Вадима у нее нет, то я по крайней мере смогу хоть что-то о Романе выяснить, потому что она жила в доме Валентины Дмитриевны, и отношения у них были прекрасные. Смирнова же, как любой пожилой человек, любила рассказывать свежему слушателю историю своей жизни, в которой Роман сыграл очень важную роль, оставив ее вдовой, как бы она к этому ни относилась. Вполне может быть, что Романа действительно уже давно в живых нет, и я только зря напрягла Николая Николаевича. Стоп! Но ведь Валентина Дмитриевна сама могла попросить Надежду позвонить Роману в случае ее смерти, если он жив, конечно! Да-а-а! Надо к ней ехать, никуда я от этого не денусь, хотя путь мне предстоит ох и неблизкий! И я, попросив девушек разбудить меня в шесть часов, пошла спать.
Проклиная все на свете и зевая во весь рот, я плелась в село Поддубное, где была прописана Надежда до того, как перебралась в Тарасов. Дорога была мало того что неблизкая, так еще и отвратительная – зеркало, а не дорога. Резина у меня хорошая, шипованная, но машина все равно вела себя, как пьяная корова на льду. Дорожные же указатели надо мной просто издевались – не знаю, с какого года ими никто не занимался, но о том, что я все-таки добралась до Ивановского района, я смогла узнать только по карте.
«Эх, перевелись Гоголи в нашем отечестве! – в бешенстве думала я, подскакивая на очередной рытвине или кочке. – Подумаешь, лужа посреди Миргорода! Да о наших дорогах эпопеи можно слагать!» Как я живой добралась до нужного мне места, не знаю до сих пор, а уж при мысли о том, что еще придется возвращаться обратно, мне просто дурно делалось, хотя я на нервы никогда не жаловалась.
Въехав в село и осмотревшись, я только вздохнула – разруха! На улицах – ни души, и где мне искать улицу Пионерскую – оставалось только гадать. Проехав дальше к центру села, я увидела магазин и обрадовалась – быть не может, чтобы продавщица не была в курсе всех местных новостей. Подъехав к крыльцу, я выбралась из машины и вошла внутрь. Женщина за прилавком, где бытовая химия мирно соседствовала с крупами – санэпидстанции на них нет, – являла собой давно забытый в городах образчик советской торговли, то есть была ярко накрашена и вся в золоте. Поздоровавшись, я спросила, где мне найти Пионерскую улицу и, в частности, дом Гавриковых.
– Так они же год как съехали, – удивленно вытаращилась на меня она.
Чтобы не высказаться по полной программе в выражениях, которые сочтут непристойными даже в этом богом забытом углу – столько проехать, принять столько мук и все зря! – я прикрыла глаза, глубоко вдохнула и только после этого, откашлявшись, все-таки спросила:
– Как съехали? Куда?
– Так к Зинке на родину! – сказала она таким тоном, словно я должна была точно знать, где эта самая Зинка родилась.
– А это далеко? – с некоторой надеждой спросила я – вдруг это соседняя деревня.
– У черта в зубах, в Калмыкии, – презрительно бросила она.
Мама родная! Свой следующий вопрос я задала, словно тонула и за соломинку хваталась: