В город-герой Левша вернулся два дня назад. Вернулся прямиком из омской «семерки» — ох и лютая, надо вам сказать, зона! Строга, хотя и мать! Уже почти афористическое «Не забуду мать родную», оно ведь не родной маме, а воровской кодле адресовано. Той, которая когда-то приняла очередного смышленого мальчугана в свою стаю.
На «семерке» воры не работают — одни мужики пашут. Но если что-то хорошо делать умеешь, то и чай у тебя всегда будет, и курево, и выпить принесут. Причем сами мусора и принесут. А у Левши руки, в отличие от головы, всегда золотые были. Он там такие выкидухи делать намастрячился — очередь на месяц вперед стояла. Левша, он вообще по слесарному делу спец. Только не втулки там разные, а стволы нарезные самопальные точил. За что последний срок и огреб. Но за одни только стволы в Омский край не уехал бы, конечно. Довесочком «сопротивление сотрудникам» пошло. Ох и злостное сопротивление было! О нем в питерском Главке потом с полгода камыши шуршали.
Крупной дробью Левша палил тогда по «жигулям» противника, не подпуская приехавший его брать наряд милиции. Нет, по мышиным кителям не стрелял, но вот с балкона целился, угрожал и удерживал превосходящие силы за помойкой. На уговоры не шел, дверь не открывал. Дверь в конце концов упала, с божьей и СОБРа помощью. А он наручники надевать отказался, мягко говоря. Затем в помещении дежурной части открыл изнутри комнату для задержанных. Разве это замки для него? Да он сталинские карцеры взламывал еще на срочной службе! Вырвавшись на волю, Левша выгнал дежурную смену на улицу и удерживал помещение оперативного дежурного около получаса. На требование — «немедленно!!!..» выкинул селекторную связь и документацию во двор из окна. Когда, наконец, был взят и избит от души, орал, призывая к совести иных задержанных, которые не поддержали мятеж: «Щеглы! С настоящими каторжанами я бы до утра продержался! Не та закалка! Не тот кураж!» Следователь прокуратуры допрашивал его в больнице, отбитого в мясо. Все правильно: милиционер, он тоже человек — не надо доводить. Короче, неудивительно, что, когда милицейское управление и сокамерники вздрогнули, закрепилось за Левшой негласное второе прозвище — Потемкин. От слова «Броненосец». Так Потемкин отплыл за Иртыш. А вскоре на его левой голени появилась новая татуировка: «Наступи менту на горло»…
…Левша стоял на лестничной площадке перед старой, обшарпанной двустворчатой дверью, обитой неопределенного цвета дерматином. Вертикаль разномастных дверных звонков свидетельствовала, что квартира коммунальная. Невзирая на безумно модные ныне инновационные технологии Питер продолжал устойчиво держать первое место в стране по количеству жителей, проживающих в коммуналках. Ноги этого феномена росли с конца века девятнадцатого, когда в бывшей столице империи понастроили безумное количество доходных домов с дворами-колодцами. Квартиры в которых при новом режиме с портновской смекалкой перекроили в коммуналки. «А пять шапок сошьешь?» — «Сошью». — «А семь?» — «Могу и семь». — «А десять?…» Ну и так далее. По списку…
Он нажал кнопку наугад, и через некоторое время дверь, прохрипев, открылась. На пороге объявился человек с ярко выраженной кавказской внешностью: в трениках, майке и шлепанцах на босу ногу.
— Чего надо? — смачно зевнул жилец.
— Здороваться надо. Калугина Людмила Петровна дома?
— У нее другой звонок. Вот этот.
Кавказец показал какой именно.
— А мне, знаешь ли, монопенисуально какой у нее звонок. Я спросил: дома она или нет?
— Направо, вторая по коридору дверь, — проложил курс жилец, равнодушно запуская гостя.
Левша вошел в длинный сумеречный коридор коммунальной квартиры, добрался до нужной двери, постучался и, не дожидаясь ответа, толкнулся внутрь.
Внутри оказалась большая, метров двадцать, не меньше, квадратной формы комната, с высоким потолком и двумя большими, чисто вымытыми, что для местных обитателей само по себе подвиг, окнами. Внутреннее, более чем скромное, убранство полностью отвечало стилистике женского холостяцкого общежития с четко обозначенной претензией на конфликт поколений. За молодое отвечали компьютер, плакаты с Димой Биланом и Сережей Лазаревым. За старое — старорежимная кровать с панцирной сеткой и бесчисленным количеством подушечек поверх плюс — выцветшие семейно-архивные фотографии в дешевых пыльных рамках.
Представительница молодого поколения в данный момент отсутствовала. Ее мать — Людмила Петровна Калугина — женщина чуть за пятьдесят по паспорту и за все шестьдесят по изможденному виду и затрапезного вида халату, сейчас с удивлением и отчасти с испугом уставилась на бесцеремонно ввалившегося в комнату незнакомца.
— Не запираетесь? В принципе, логично. Потому как, если кому очень нужно будет войти, так того и закрытая дверь не остановит. Верно?
— Кто вы? И что вам нужно?
— Я-то? — Левша весело прищурился. — Почтальон Печкин. Привез маляву от вашего мальчика.
Калугина его веселья не разделила и возмущенно заклокотала:
— Какого еще мальчика? Вы что, издеваетесь?! Немедленно выйдите отсюда. А не то… я… Я соседей позову!
— Ладно, не горлопань. Я сам от соседа. От Маркелова. Не забыла еще такого?
— Так вы?… Так вы… оттуда? О господи! — Людмила Петровна побледнела и, ощутив подступающую к горлу дурноту, бессильно опустилась на стул.
— Ага, два дня как. Оттуда, — подтвердил Левша, присаживаясь напротив. — Вот, письмо вам привез. Марчелыч просил просто в ящик в Питере кинуть, но я подумал: а ну как перебои с почтой? Уж лучше лично в руки. Так что с вас, хозяюшка, причитается. За доставочку, сколько не жалко.
Он протянул Калугиной потрепанный, смятый конверт. Та схватила письмо, разорвала надвое и брезгливо бросила на провонявший кошками зашарканный ковролин.
— Я не собираюсь читать никаких писем! Уходите!
— А как же?… — Левша щелкнул прокуренными пальцами, изображая характерный жест.
— Уходите немедленно!
— Вот и делай после этого людям доброе дело. Правильно наш смотрящий говорил: «Не делай добра — не получишь зла». Ну, тады прощевай, тетка! — Левша поднялся и, напевая под нос «письмецо в конверте погоди, не рви», лениво направился на выход. Однако задержался возле одной из фотографий. — Твоя девка? Та самая? Хороша! — Одобрение прозвучало недобро, даже зловеще. — Ты, тетка, следи за ней лучше. Щас время такое — по улицам всякие ходют. Опять же соседи…
…Калугина бросилась к двери, неслушающимися пальцами щелкнула замком. Замок был из разряда тех, о котором незваный гость высказался: «Кому надо — того не остановит». Людмилу Петровну буквально колотило от страха. Вперившись потерянным взглядом в брошенный на пол конверт, она какое-то время раздумывала, колеблясь. Но затем опустилась на корточки, вынула две половинки разорванного листа, сложила вместе и близоруко вчиталась.
Изученный текст добил ее окончательно: на смену страху пришла самая настоящая паника. Не с первого раза справившись со шпингалетом рамы, Калугина дернула на себя створку окна и, перевесившись, глянула вниз. Гость «оттуда» успел добрести до детской площадки и теперь, притормозив, закуривал.