Непреложность этих выводов окатывает его волной панического страха, от которого пересыхает во рту. Он стоит неподвижно еще мгновение, не выпуская из рук трос. И не в силах решиться. Потом разжимает пальцы, признавая поражение. Сознавая, что угодил в собственный капкан. Избыток самонадеянности подвел его, заставил забыть, как очевидны старость и усталость. Он никогда не сумеет подняться этим путем на крышу и знает это.
Думай, приказывает он себе почти в отчаянии. Думай как следует и поскорее, иначе не выйдешь отсюда. Оставив трос — снять его отсюда невозможно, — он возвращается в комнату. Выход только один, твердит он, и эта уверенность заставляет его сосредоточенно задуматься над дальнейшими шагами. Все зависит от скрытности, заключает он. И, разумеется, от удачи. От того, сколько сейчас человек в доме и где именно. От того, находится ли охранник, обычно сидящий на первом этаже, между номером Соколова и выходом в парк. И Макс, стараясь двигаться бесшумно, ставя сначала пятку, а потом уже всю ступню, выходит из номера в коридор, осторожно прикрывает за собой дверь. Горит свет, и длинная ковровая дорожка тянется до лифта и лестницы, облегчая бесшумный проход. На площадке, вжавшись в стену, прислушивается. Все тихо. Он спускается по ступеням с теми же предосторожностями, поглядывая поверх перил, чтобы убедиться, что путь свободен. Вслушиваться он не может — сердце опять колотится так, что от стука крови в висках он почти глохнет. Уже много лет его не пробирала такая испарина. Он вообще не склонен к избыточной потливости, но сейчас чувствует, что под одеждой весь взмок и белье липнет к телу.
Он останавливается на последнем марше, снова пытается успокоиться. И сквозь шум в ушах улавливает посторонний, приглушенный расстоянием звук. Радио или телевизор? Прижимаясь к стене, Макс минует последние ступени, крадучись приближается к углу холла. В другом его конце — дверь, без сомнения, ведущая в парк. Налево — тонущий в полутьме коридор, направо — двойные двери, и сквозь их почти матовые стекла Макс различает идущий снаружи свет. Оттуда же и доносятся звуки радио и телевизора — теперь гораздо отчетливей и громче. Макс сдергивает с головы косынку, вытирает мокрое лицо, прячет в карман. Во рту у него так сухо, что язык царапает нёбо. Он на мгновение зажмуривается, делает три глубоких вздоха и, пройдя по вестибюлю, бесшумно открывает дверь. Выходит. Свежий ночной воздух, напоенный ароматами сада, будто встряхивает его, заряжает уверенностью и энергией. Таща рюкзак за лямку, Макс бегом припускает через темный парк.
— Простите за беспорядок, — сказал Фито Мостаса, притворяя дверь.
Макс не ответил. Оцепенев, он смотрел на труп Мауро Барбареско. Итальянец навзничь лежал на полу в большой луже подсыхавшей крови. Восковое лицо, остекленевшие, закатившиеся под лоб глаза, полуоткрытый рот и глубоко рассеченное горло.
— Проходите дальше, — предложил Мостаса. — И постарайтесь не ступать по крови. Тут очень скользко.
Они по коридору прошли в дальнюю комнату, где обнаружилось тело второго итальянца. Согнув под прямым углом одну руку, а другую подсунув под себя, тот валялся на пороге кухни лицом вниз, уткнувшись в лужу розовато-бурой крови, разливавшейся под стол и стулья. В комнате стоял какой-то густой и странный, будто отдававший металлом, запах.
— Приблизительно пять литров у каждого, — с холодным неудовольствием произнес Мостаса, словно и впрямь сожалея об этом. — Итого, десять. Прикиньте, какой потоп.
Макс мешком опустился на ближайший стул. Мостаса остался на ногах и продолжал смотреть на него внимательно. Потом взял со стола бутылку вина, налил полстакана и протянул. Макс покачал головой. От одной мысли, что придется пить, когда перед глазами такое, его замутило.
— Глотните, — настаивал Мостаса. — Станет легче.
Макс повиновался, но лишь смочил губы и поставил стакан на стол. Мостаса, стоя у дверей — кровь Тиньянелло была не дальше двух дюймов от его башмаков, — достал из кармана трубку и спокойно принялся набивать.
— Что здесь произошло? — насилу выговорил Макс.
Мостаса пожал плечами.
— Издержки профессии. — И показал на труп мундштуком трубки. — Их профессии.
— Кто это сделал?
Мостаса посмотрел на него с легким удивлением, как будто вопрос сбил его с толку:
— Я, разумеется.
Макс вскочил так резко, что опрокинул стул, но тут же замер, потому что предмет, появившийся из кармана Мостасы, приковал его к месту. Держа в левой руке нераскуренную трубку, правой тот достал маленький, поблескивающий никелем пистолет. В этом движении не было ничего угрожающего. Он держал его на ладони, словно демонстрируя, что опасаться нечего, и даже как бы слегка извиняясь, что пришлось предъявить оружие. Ствол не был направлен на Макса, и палец не лежал на спусковом крючке.
— Стул поднимите и сядьте как сидели. Пожалуйста. Не будем рвать страсти в клочья.
Макс повиновался. Как только он сел на стул, пистолет исчез в правом кармане Мостасы.
— Принесли то, за чем ходили? — спросил тот.
Макс глядел, не отрываясь, на распростертый в огромной луже подсыхающей крови труп Тиньянелло. Одна нога была разута — башмак валялся чуть поодаль. Носок был продран на пятке.
— Вы их не застрелили, — сказал Макс.
Мостаса, раскуривая трубку, смотрел на него сквозь облачко табачного дыма и помахивал спичкой, гася ее.
— Конечно, нет. Пистолет, даже такого мелкого калибра, как этот, — штука шумная. К чему беспокоить соседей? — При этих словах он слегка распахнул полы пиджака, показывая рукоять ножа, висевшего у него на боку, рядом с подтяжкой. — Конечно, грязи больше. Но зато тихо.
Он устремил задумчивый взгляд на лужу крови у своих ног. Казалось, Мостаса прикидывает, насколько уместно в данных обстоятельствах употреблено слово «грязь».
— Уверяю вас, мне это было неприятно, — добавил он.
— Но за что?
— Позднее мы об этом поговорим, если вам будет угодно. А сейчас скажите, удалось ли вам раздобыть письма графа Чиано? Они у вас с собой?
— Нет.
Мостаса поправил очки и несколько секунд смотрел на Макса оценивающе.
— Вот как… — протянул он наконец. — Предосторожность? Или неудача?
Макс хранил молчание. Он был занят расчетами: прикидывал, сколько будет стоить его жизнь, если сейчас отдать письма. Вероятно, столько же, сколько жизни двух несчастных итальянцев, валявшихся на окровавленном полу.
— Встаньте и повернитесь ко мне спиной, — приказал Мостаса.
В голосе его слышалось легкое раздражение, но по-прежнему — ни малейшей угрозы. Так говорят люди, вынужденные заниматься крайне неприятным, но необходимым делом. Макс повиновался и почувствовал, как его окутывает облако дыма, — это Мостаса, зайдя сзади, обшарил его карманы и, разумеется, ничего не нашел, потому что Макс предусмотрительно запрятал бумаги под сиденьем автомобиля, с чем сейчас мысленно и поздравил себя.