Да быть не может, растерянно думает он, отвергая самую возможность этого. Он-то ведь и в шахматы не играет. Чем дольше он стоит у порога бильярдной, наблюдая за Келлером, тем сильнее злится на себя. Такое бывает только в кино или в мелодраматических радиопостановках. И все же он что-то почувствовал, впервые увидев Хорхе, — или это сейчас так кажется. Да, что-то дрогнуло в его душе, какой-то трепет прошел по всему телу, какой-то знак был ему подан. Почувствовал сходство? Или вспомнилось никогда не виденное? Глупо думать, что естественные рефлексы нечувствительны к явлениям такого масштаба. К таким очевидностям. «Голосом крови» называют это в старых мелодрамах о миллионере и сиротке. Но Макс-то не услышал его. Не слышал раньше, не слышит и сейчас, когда его обволакивает опустошительная непреложность необъяснимой ошибки, тяжкой досады, томящей его с неведомой еще силой. Да ничего этого быть не может. Лжет Меча Инсунса или нет — а вероятнее всего, лжет, — все это не более чем огромное и опасное недоразумение.
— Доброе утро.
Несмотря ни на что, ему нетрудно завести разговор. Никогда не было трудно, и годился какой угодно предлог, а бильярд ничем не хуже любого другого. Тем более что Макс владеет предметом еще с тех пор, как служил в барселонском отеле посыльным, ставил три песеты из своих чаевых против тридцати одной в четверной партии, игравшейся в притоне Китайского квартала: там в дверях стояли женщины, а внутри в зеленоватом свете ламп в засиженных мухами абажурах бродили темные личности с булавками в галстуках или в подтяжках, с лоснящимися от пота и дыма лицами, с сигаретами в пальцах, намеливающих кии, там громыхали шары и время от времени слышалась брань, которая иногда и не имела никакого отношения к игре и относилась к тому, что происходило снаружи, — тогда в бильярдной все вдруг замирало и прислушивалось к топоту ног на улице, к полицейским свисткам, одиночным пистолетным выстрелам, грохоту прикладов, взятых к ноге.
— Вы играете, Макс?
— Немного.
Густой чуб на лбу, избавляя Хорхе Келлера от чопорности, придает еще больше небрежной непринужденной раскованности. Он встречает Макса улыбкой, однако ей противоречит его отстраненный взгляд, неотрывно устремленный на кончик кия и вереницу шаров из слоновой кости.
— Берите кий, если есть желание.
Он хороший игрок, убеждается вскоре Макс. Методичный и уверенный. Должно быть, это шахматы учат умению видеть все игровое пространство, собираться в нужный момент и прочему, что необходимо людям такого рода. Молодой человек в самом деле бьет карамболи с обескураживающей легкостью, как будто способен заранее рассчитать, какое положение они займут после многих ударов.
— Вот не знал, что вы и в этом мастак.
— Давайте на «ты», — предлагает Келлер.
— Не знал, говорю, что ты так играешь на бильярде.
— Да как я играю? Одно дело — с самим собой, и совсем другое — три партии с хорошим противником.
Макс, подойдя к стойке, выбирает себе кий.
— В «американку»? — осведомляется Келлер.
— Давай.
Тот кивает и продолжает игру. Мягкие и точные удары кия будто нанизывают вереницы шаров, летящих вдоль бортов.
— Да это такой способ собраться с мыслями, — говорит Хорхе. — Подумать.
Макс смотрит на него с интересом:
— О чем? О том, сколько тут может быть карамболей?
— Забавно, что спросил это, — улыбается Келлер. — А что, заметно?
— Насчет шахмат не знаю, но, наверное, есть что-то общее. Там надо рассчитывать ходы, тут — карамболи.
— По крайней мере, три, — молодой человек показывает на шары. — Вот и вот. Да нет, пожалуй, пять.
— В самом деле похоже на шахматы?
— Не то чтоб похоже… Но кое-что общее есть. Каждую ситуацию можно решить несколькими способами. Я стараюсь предвидеть следующие движения и открыть к ним доступ. Да… как в шахматах, но там это делается логическим мышлением.
— Выходит, ты тренируешься?
— Это было бы слишком громко сказано. Но способствует. Помогает упражнять ум с минимальными усилиями.
Он останавливается, допустив промах — легкий, казалось бы, карамболь не вышел. Понятно, что это сделано из любезности: шары остались невдалеке друг от друга. Макс вытягивает кий, нависает над столом и бьет, заставляя негромко отозваться слоновую кость. Пять раз подряд «биток» ударяется об эластичный борт, вычерчивая каждый раз точный угол.
— Совсем недурно! — одобрительно замечает Келлер. — Много приходилось играть?
— Мало. Да и то в молодости.
Шестой удар — мимо. Келлер, помелив кий, склоняется над столом.
— Ну что? Попробуем трехбортный?
— Не возражаю.
Шары ударяются друг о друга сильней. Келлер связывает один за другим четыре карамболя, а последним ударом отправляет биток Макса в труднодостижимую точку.
— Я знавал твоего отца… — Макс критическим оком созерцает положение на столе. — Давно было дело. На Ривьере.
— Мы мало прожили вместе. Мама вскоре развелась с ним.
Макс наносит слабый удар, стараясь послать свой шар в противоположную от других сторону.
— Когда мы познакомились, тебя еще не было на свете.
Тот не отвечает. Молчит до тех пор, пока противник, проведя два карамболя, перед трудным третьим отправляет биток Келлера в угол, в невыигрышную позицию.
— Ирина… — произносит Макс.
Келлер, уже нацеливший было кий, замирает и взглядом спрашивает Макса, что ему известно.
— Я, видишь ли, очень и очень давно знаю твою матушку, — как бы оправдываясь, говорит тот.
Келлер сверху вниз пошевеливает кием, почти прикасаясь к шару, словно не решается ударить.
— Мне это известно, — говорит он наконец. — Еще с Буэнос-Айреса, где она была с первым мужем.
Он наконец бьет — слабо и неточно. И, оглядев стол, угрюмо поворачивается к Максу. С таким видом, словно винит его в своей неудаче.
— Я не знал, что мама рассказала тебе про Ирину.
— Очень вкратце. Но достаточно, чтобы…
— Что ж, у мамы нашлись свои причины… Но в том, что касается меня… Прости, конечно, но это не твое дело. И желательно, чтобы я не служил темой для ваших с мамой разговоров.
— Я вовсе не…
— Разумеется. Знаю, что ты не.
Макс рассматривает руки молодого человека — тонкие, длиннопалые. Ноготь на указательном слегка скруглен, как и у него самого.
— Когда ты был еще совсем маленьким, она…
Келлер приподнимает кий, прерывая Макса:
— Я могу говорить с тобой прямо? Так вот, Макс: здесь идет игра, где ставкой — мое будущее. У меня — множество проблем, и профессиональных, и личных. И вдруг нежданно-негаданно появляется человек, о котором я никогда раньше даже не слышал. И с которым моя мать невесть почему пускается в немыслимые откровенности.