– Для чего все это? – спросил он у бородатого рабочего. – Об этой сортировочной станции никто не вспоминал много лет.
– Сюда должны подвести две новые линии, – ответил рабочий, голос которого тонул в шуме работающих погрузчиков. – Строительство должно закончиться уже через неделю.
– Железнодорожные линии? – изумился Прегер, знавший о том, что железные дороги не строились несколько десятков лет.
– Вы не ослышались. Одна с северо-запада, из Пенсильвании, вторая с запада, сам не знаю откуда.
– А это что? – поинтересовался Хардести, указывая на огороженный участок, на котором виднелось с полдюжины полуразрушенных зданий.
– Это старая погрузочная платформа, – ответил рабочий. – Только этим ребятам она, похоже, совсем не нужна.
– Это еще почему?
– Они все какие-то ненормальные. Мол, это место для них свято. Впрочем, подобных чудаков можно встретить на любой строительной площадке… Стройка – дело особое. Простите, но я должен заняться работой.
Хардести и Прегер отошли в сторонку и принялись рассматривать эту забытую всеми полуразрушенную станцию, на которой, словно по мановению волшебника, невесть откуда появились блестящие рельсы, новые платформы, вышки, стрелки и семафоры.
Почувствовав голод, они решили отобедать в «Бротхаусе». Но прежде им пришлось перебраться через дюжину товарных поездов и перелезть через полсотни оград, между которыми носились злющие собаки. Сажа и грязь с изгородей и с лесенок товарных вагонов покрыла их с ног до головы. К тому времени, когда они добрались до «Бротхауса», их лица раскраснелись от холода и усталости, а одежда пришла в полную негодность, благодаря чему они не привлекли к себе внимания рабочих и моряков, подозрительно разглядывавших всех новых посетителей этого заведения.
– Это наверняка типчики того сорта, – провозгласил Хардести, – кто въезжает на автостраде в ограждение. Ну знаешь, кто может ограбить ювелирную лавку и оставить всех с носом, а потом проехать мимо дорожного полицейского с превышением скорости на восемьдесят пять миль в час. Во время погони они вписываются в повороты, как будто законы физики им не писаны, а потом бац – и въезжают в ограждение. Такова их судьба.
– Заткнись! – оборвал его Прегер. – Не видишь, тебя тот здоровяк слушает, и твои слова явно пришлись ему не по вкусу.
Хардести обжег пальцы горячим устричным бульоном, брызнувшим из носика стоявшего на стойке большого медного чайника. Они взяли десяток запеченных креветок и съели их с хлебом и острым соусом, выпив при этом по нескольку бутылок пива, после чего грузчики, трудившиеся на станции, стали казаться им родными братьями, а «Бротхаус» начал покачиваться на волнах подобно паруснику, стоящему у причала. Им казалось, что они плывут по морю, дым же, клубившийся в центре зала, представлялся им то облаками, то парусами, то чайками.
Хардести тут же забыл и думать о былых проблемах, тем более что вниманием его завладела маленькая отважная официантка, сновавшая между покачивающимися завсегдатаями «Бротхауса» и сводившая их с ума одним своим видом. Загорелая и стройная, с черными как смоль волосами, она завораживала и водителей грузовиков в ковбойских шляпах, уроженцев Хобокена, и бывших моряков, жителей Манхэттена, и грузчиков, работавших на станции. Едва она прошла мимо Хардести, обдав его горячим дыханием, как он, забыв обо всем на свете, с криком рухнул на четвереньки и поспешил вслед за ней.
– Ты куда? – изумился Прегер. – Куда ты направился?
Хардести боялся потерять ее ноги среди мрачного леса темных брюк. Завсегдатаи бара почувствовали у себя под ногами какое-то шевеление, которое не вызвало у них особого восторга, и дружно занялись поисками виновных. Не прошло и минуты, как бар превратился в растревоженное осиное гнездо. За миг до того, как посетители принялись мутузить друг друга, Прегеру удалось вытолкнуть своего незадачливого приятеля на улицу.
Он потащил его к старому терминалу Айри Лакаванна. Миновав темные коридоры, они перебрались на давно сгнивший паром, стоявший у Барклай-стрит, и сели на его сходнях, свесив ноги над водой.
За рекой мерцали в лунном свете похожие на огромных светлячков небоскребы. Хардести продолжал тосковать по маленькой официантке, Прегер же любовался панорамой расцвеченного огнями Манхэттена, который казался ему живым.
Пока они сидели на пароме, к городу с северо-запада подошел зловещий облачный фронт, при виде которого им вспомнились книги о средневековых городах, разграбленных и сожженных дикими ордами степных кочевников.
Уже через несколько минут над Нью-Йорком разразилась настоящая буря, превратившая Гудзон в бушующее море. Тысячи молний ударяли в высокие башни Манхэттена. От страшного грома сотрясалась земля. По улицам с визгом носились насмерть перепуганные крысы. В бедных районах заполыхали сотни зданий, но их тут же затушил хлынувший с небес ливень. Ярилось не только небо, ярились и воды залива, пытавшиеся стереть город с лица земли своими волнами. Город же, привыкший к подобным смертельным схваткам с темными силами, словно и не замечал этого, оставаясь таким же гордым и невозмутимым, как и всегда. Буря тем временем пошла на убыль.
Город праведников, должно быть, обладал такой же статью. Хардести повернулся к Прегеру, напряженно вглядывавшемуся в мглистую даль.
– Я отправлюсь к Бинки, – пробормотал Прегер. – Я готов пойти на все ради того, чтобы стать мэром! И управлять городом я буду совершенно иначе, чем это делали мои предшественники, которые постоянно метались из одной крайности в другую, латали дыры, шли на компромисс и старались не замечать серьезных проблем. Вот уже сотню лет они проигрывают битву за битвой. Я не хочу, чтобы этот город стал Армагеддоном. Этого не хочет никто. Город не должен погибнуть! Я стану его мэром в годину бед, и я останусь его мэром во времена грядущего расцвета.
Быть сумасшедшим – значит чувствовать с мучительной ясностью боль и радость времени, которое уже минуло или еще не наступило. Пытаясь защитить это тонкое чувство, люди, которых принято называть сумасшедшими, меняют свое отношение к реальности, что, в свою очередь, приводит их к исполненным света и тьмы глубинам и ставит их перед нелегким выбором. Они могут либо вернуться назад, вызвав тем самым одобрение и восторг окружающих, либо вопреки всему упорствовать в своем стремлении пройти избранный ими некогда путь до конца. В тех случаях, когда они благодаря своему упорству узревают изначальный свет, их называют святыми.
Питер Лейк мог считать себя кем угодно, но только не святым. И он был прав, поскольку таковым никогда не являлся. С каждым днем снедавшая его тревога и необъяснимая тоска становились все сильнее и сильнее. Он все кружил и кружил по городу, не находя в нем ни пристанища, ни покоя. Все представлялось ему либо совершенно светлым, либо непроницаемо черным. Среднее положение занимали только машины, но и они то и дело вызывали у него неконтролируемые реакции, ставившие в тупик его напарников. Впрочем, они быстро привыкли к его странному поведению, тем более что оно никогда не заключало в себе агрессии.