Она говорила правду. Однако Питер Лейк вновь покачал головой.
– И все-таки лучше не рисковать.
– Я хочу танцевать! – закричала Беверли с такой силой, что Джейга, подскочив от испуга, больно ударилась головой о котел, висевший у нее над головой, и заплясала на месте, пытаясь унять боль. – Сколько раз тебе говорить – со мною ты в полной безопасности! Если кто-то и рискует, так это я! Мне придется ехать в экипаже, пить вино, танцевать в душной людной зале. Перли не посмеет тебя тронуть!
Он верил ей. Когда она теряла силы, она походила на пророчицу, уверенно говорившую о вещах, ведомых ей одной. Беверли вновь улеглась на кушетку. Он слышал только ее дыхание, тиканье часов и странный топот, доносившийся из кухни. Да, если он будет танцевать с Беверли, Перли сойдет с ума от злости. Ну а для него самого этот танец будет последним. Он выпьет море шампанского, и весь этот бомонд, все это высшее и низшее общество, собравшееся на танцы, станет свидетелем его кончины. Впрочем, именно ради таких минут и стоит жить.
– Хорошо, – согласился он. – Я отправлюсь вместе с тобой. Только давай сделаем это в канун Нового года.
– Замечательно, – обрадовалась Беверли. – Значит, мы успеем побывать на озере Кохирайс, куда уехали все мои родные. Мне хотелось бы увидеться с папой и с Уиллой.
Она говорила теперь куда как тише, однако Питер Лейк даже и не пытался с ней спорить.
– Как скажешь, – вздохнул он. – На озеро так на озеро.
– Я так рада, – еле слышно отозвалась Беверли.
К высокой темной трубе парохода из Олбани была привязана маленькая сосенка. Ее ветви согнулись от постоянной борьбы с ветром, однако это не мешало ей играть роль рождественской елки. Питер Лейк и Беверли спустились в темный трюм, где находилось стойло и где стояли сани. В тот же миг над их головами ярко засветились электрические лампы, работавшие от генератора, приводимого в действие только что запущенными судовыми двигателями. Питер и Беверли – он в своем сером плаще, она в своей собольей накидке – вновь видели друг друга. Удостоверившись в том, что Атанзор хорошо устроен, он взял Беверли под руку и повел ее наверх, где должна была находиться их каюта. Беверли прекрасно знала этот путь, поскольку занимала эту каюту уже не раз и не два.
Питер Лейк подошел к поручням и увидел на пристани лотки, торговавшие горячим хлебом, каштанами, чаем и кофе.
– Куплю-ка я нам хлеба и чая или даже не чая, а пива!
– В этом нет необходимости, – отозвалась Беверли.
– Это еше почему? Должны же мы что-то есть.
– На пароходе есть ресторан, и при желании ты можешь вызвать в четыре утра стюарда и заказать у него запеченных омаров, горячий ром, баранью грудинку и все, что тебе заблагорассудится.
– В таком случае я не стану покупать каштаны.
Каюта занимала два уровня. Внизу находились огромный обеденный стол, над которым висела большая масляная лампа на шарнирах (оставленная по просьбе Айзека Пенна), капитанская кровать, двухъярусные койки, письменный стол, канапе и ванная комната. Наверху стояли еще одна койка и несколько кожаных кресел, перед которыми находился смотровой иллюминатор правого борта.
– Вот и наша каюта, – сказала Беверли. – «Брайтон Ив» возит газетную бумагу для «Сан» из Гленн-Фоллз, и потому мы можем забронировать эту каюту в любое мгновение. Платим же мы за нее, как за обычную каюту. Хотя она и тесновата, мне она нравится. Когда мы были маленькими, мы спали здесь вместе с Гарри, потому что коек на всех не хватало.
Корабль отдал швартовы и поплыл по расчищенному ото льда узкому проходу. Несмотря на громкое урчание двигателей, они слышали музыку духовых оркестров и пение церковного хора, доносившееся со стороны Верхнего Вест-Сайда. Когда пароход доплыл до Ривердейла, они поднялись на палубу. Они праздновали Рождество, глядя на занесенные снегом гряды холмов, поблескивающие инеем ветви деревьев и ширь Таппанского залива и слушая рождественскую музыку корабельных двигателей.
В Тэрритауне закатное солнце окрасило колокольни, башни и кирпичные здания, стоявшие на холме, в цвета тропических фруктов – в красный и оранжевый. К тому времени, когда они миновали Оссининг, солнце уже скрылось за горизонтом, а заснеженные поля наполнились синим и фиолетовым цветом. Дома стоявшего на холмах Оссининга светились изнутри. Счастливые и несчастливые семьи уже собрались за праздничными столами. Впрочем, часть мальчишек все еще оставалась на катках и на узких, расчищенных от снега дорожках между дубами и зарослями рогоза. Река в Оссининге была так широка, прекрасна и величава, лед Кротонского залива так крепок, горы так высоки, леса на восточном берегу так красивы, поля и сады, подсвеченные огнями кукольных домиков, так милы, что Питеру Лейку и Беверли совершенно не хотелось уходить с палубы.
Залив Хаверстроу был почти свободен ото льда, однако по нему плавали огромные ледяные глыбы, с которыми время от времени сталкивался обшитый сталью нос «Брайтон Ив». При каждом столкновении раздавался такой грохот, словно с лестницы разом скатывалось десять тысяч колоколов. Этот звук хорошо сочетался с напором ветра, ревом двигателей и звуками парового свистка. Питер Лейк и Беверли, не обращая внимания на пронизывающий ветер, с интересом наблюдали за тем, как корабль крушит льдину за льдиной.
Горы, среди которых текла река, становились все выше и выше. Сейчас их покрывал снег, летом же они утопали в пышной зелени, над которой вздымались бурые скалы с обугленными стволами пораженных молниями дерев, на ветвях которых стаи орлов свивали свои огромные гнезда. До Нью-Йорка отсюда можно было добраться всего за полдня, и потому вид диких пустынных долин казался особенно странным. Севернее Хаверстроу и Верплэнка, где властвовали ледоколы, не было видно ни огонька: все уже либо легли спать, либо собрались возле каминов, погасив свет. Холмы становились все пустыннее, вода все чернее, льдины все тяжелее, что, впрочем, нисколько не смущало капитана «Брайтон Ив».
Они вернулись в каюту и тут же заснули, убаюканные мерной качкой. Им уже начинало казаться, что вся их жизнь прошла среди льдов. Им снилось, что они, подобно ангелам, кружат над землей, широко раскинув руки. Порой в открытый иллюминатор каюты влетал дым, который начинал есть им глаза, но тут же улетучивался невесть куда, и тогда им казалось, что они летят высоко-высоко над океаном или над мрачным громадным хребтом, затерянным в пустынях Центральной Азии.
На заре их разбудили крики, доносившиеся с палубы.
– Какие у нас остались дрова? – крикнул капитан, стоявший за штурвалом.
– Дуб и горная сосна, сэр, – ответил палубный матрос с заледеневшего полубака и, немного подумав, добавил: – Есть и красное дерево.
– Начните с горной сосны. За ней пойдет дуб. Если же не хватит и его, подбросьте в топку этого самого красного дерева. Мы за него заплатим.
«Брайтон Ив» подошел к Конн-Хук, где река становилась настолько узкой, что казалась мощенной мрамором дорогой. Корабль, словно огромная механическая утка, то и дело забирался с разгона на хрупкую кромку ледяного поля и продавливал ее своим весом. Зимняя навигация больше походила на войну.