– Я знаю, что ты уже говоришь немного по-французски…
– Да, меня мама учила…
Девочка вдруг осеклась и испуганно посмотрела на дверь.
– Ты чего-то боишься?
Танечка ответила шепотом:
– Папа не разрешает нам говорить о маме.
– Почему? – так же шепотом удивленно спросила я.
Девочка придвинулась ко мне ближе и доверительно сообщила:
– Он говорит, что нам надо забыть ее, что она плохая, нас совсем не любит и что скоро у нас будет другая мама.
Она опустила головку и теребила бантики на своей юбочке.
– А ты так не думаешь? Ну, что ваша мама – плохая?
– Нет, я знаю, что она хорошая, и я хочу к ней. Без мамы плохо, мы с Ванькой без нее скучаем…
– А французскому, значит, тебя мама учила?
– Да. А еще она научила меня пазлы собирать. И рисовать, и домик для кукол устраивать. А еще мы ходили с ней гулять, и она нам столько интересного рассказывала!
– А разве с папой вам не так интересно? – как бы удивилась я.
– Не-ет, – недовольно протянула девочка, – папа с нами не занимается. Ему некогда, у него бизнес… Он только кричит на нас. А еще он кричал на маму, я слышала. Я не хочу жить с папой, я к маме хочу, потому что она добрая, а папа нет.
– А почему мама ушла от вас?
– Она не ушла, – Танечка разгладила руками свою юбочку, – ее папа выгнал. Мы с Ванькой видели. Мы в окно смотрели… Он так кричал на нее! А она плакала…
– Жалко, конечно, что с твоей мамой все так получилось, – вздохнула я.
– Ну, ничего, – сказала девочка решительно, – я вот вырасту большой, уйду из дома и пойду искать маму. Найду ее, и мы снова будем вместе. Будем опять куклам домик устраивать и пазлы собирать…
Я не сдержалась и чуть заметно улыбнулась.
– А ты умеешь хранить секреты? – спросила я Танечку.
– Умею.
– Тогда обещаю тебе, что я поговорю со своей знакомой волшебницей, и она сделает так, что вы с братом снова будете жить со своей мамой. Только… тсс! Никому! Иначе волшебство не сработает…
– А у тебя есть знакомая волшебница? Взаправду? – Глаза у Танечки округлились до размеров ее кулачков. – Тогда я буду немой, как рыба! – заверила меня девочка.
* * *
Когда моя машина выехала за ворота на дорогу, я достала мобильник и позвонила Золотовой:
– Марина, ты где?
– Я у Алины дома. Готовлю куриный суп, а то Нечаева здесь, оказывается, только полуфабрикатами питается. Все пельмени да замороженный фаршированный перец… А что?
– Я только что видела твоих детей.
– Как?! Где?!
– Дома, разумеется.
– У тебя дома?
– Марин, ну подумай сама: откуда у меня дома могут оказаться твои дети? Конечно, у них дома, вернее, в доме твоего Корнила.
– Так ты…
– Я устроилась к нему репетитором иностранных языков.
– Корнил решил изучать иностранные языки?
– Да не он! Дети. Я буду учить твоих детей языкам.
До Золотовой, кажется, наконец дошло. Она обрадованно вскрикнула и со скоростью пулемета затараторила в трубку:
– Полина, немедленно расскажи мне, как они там! Как у них дела? Танечка не болеет? А у Ванечки все в порядке? Когда я говорила с ним по телефону в последний раз, он сказал, что упал и разбил коленку…
– Сейчас я заеду к тебе и все расскажу. Будь дома.
Хотя это предупреждение, скорее всего, было лишним. Вряд ли Марину теперь можно было вытащить из дома даже под самым серьезным предлогом. Через двадцать минут она уже открывала мне дверь Алининой квартиры.
– Э-э-э… Гражданка, вы кто? Вы, простите, к кому?
Черт, я же забыла стащить с головы платиновый парик, и Золотова меня не узнала.
– Все в порядке: свои… Ну, что так смотришь? Да я это, я… Полина.
Я наконец сняла парик, убрала его в пакет, и тут только Марина расплылась в улыбке:
– Ха! Полина! А здорово это ты… с такими волосами… Тебе идет! Зачем ты их надела?
– А что, я, по-твоему, должна явиться к твоему бывшему в своем естественном виде? Может, еще объяснить цель моего визита? Неизвестно, как там все обернется… Нельзя, чтобы он знал, кто я…
Вдруг Марина опомнилась и схватила меня за руку:
– Говори! Быстрее говори: как они там?
– Дай хоть отдышаться-то! – взмолилась я.
– Ладно уж… отдышись…
– Ну, спасибо, что разрешила.
Я сбросила туфли и прошла наконец в кухню, где Золотова что-то стряпала. На столе лежали разделочная доска, ножи, картошка, луковицы, что-то еще из арсенала поварих. На большом блюде размораживалась курица.
– Обед готовишь?
– Да вот, хочу твою Нечаеву накормить как следует. А то в ее холодильнике – одни полуфабрикаты. Просто жуть! Как она их только ест? Так и язву недолго заработать…
– Мы с дедом, между прочим, тоже едим эти самые полуфабрикаты, – сказала я, – и ничего, пока живы.
– Вот именно что пока. Но ты, Казакова, мне зубы не заговаривай. Рассказывай, как там дети?
– Да в порядке твои дети! – Я хотела взять из шкафчика чистый стакан и налить в него холодного кваса, но Марина меня тормознула:
– Ты руки мыла? Пришла с улицы – и давай грязными руками все хватать?! А микробы?
Я обалдело посмотрела на Золотову:
– Не переживай ты за свои микробы, ничего с ними не сделается.
– А я не за них, я за тебя переживаю. Быстро вымой руки, а я тебя сейчас покормлю…
Я пошла в ванную, по дороге размышляя, что материнство как-то не совсем хорошо подействовало на Золотову. Она, похоже, стала занудой. Однако руки я все-таки вымыла очень тщательно и села за стол, а Золотова налила мне стакан холодного кваса. Я рассказала ей, как ездила в дом ее бывшего мужа, как поговорила с ним. Отметила мимоходом, что Корнил Борисович мне не очень понравился. Потом рассказала про детей, как учила Танечку французскому, а Ванечку – английскому. Золотова слушала со слезами на глазах.
– Ванечка не похудел? Он так плохо ел в последнее время…
– Да не похудел он, успокойся. Упитан и выглядит вполне…
– А коленка у него зажила?
– Не знаю. Но, во всяком случае, он не хромал.
– А Танечка? Как она?
– Да говорю же: все у них хорошо… Ну, то есть не совсем, конечно. Дети по тебе скучают. И, кажется, очень боятся отца.
Золотова заметно погрустнела.