– Хочу.
Он помедлил. Я просто нутром чувствовала напряжение, которое исходило от этого человека.
– Полина, так вы возьметесь помочь мне... ну в том деле, о котором я вас просил?
– Пока вы так и не представили мне доказательства вины вашего дяди.
– Да какие вам еще нужны доказательства? Ясно же, что это он!
– Кому ясно?
– Мне.
– А мне – нет. Скажите, какой смысл был вашему дяде делать то... ну, вы понимаете?
– Я вам говорил, какой смысл. Они с мамой ругались из-за квартиры, и ругались сильно.
– А по моим данным, не ругались.
– Полина, вы что, издеваетесь? Или не верите мне?
– Не верю.
– Не верите мне?! Почему?.. Так, нет, подождите. Я сейчас подъеду к вам, и тогда мы поговорим. Хорошо?
– Боюсь, не получится. Я уже стою в дверях, готовлюсь уйти. Вы меня вообще случайно застали, я очень тороплюсь...
Я бессовестно врала, но это была ложь во спасение. Мое спасение. Я не решилась бы пустить Андрея в свой дом. Ариши нет, а находиться наедине с человеком, убившим свою мать, я не считала возможным. От такого жди чего угодно.
– А если я приеду вечером после работы?
– Дайте мне подумать... Боюсь, я к тому времени еще не вернусь... Вы вот что, Андрей, позвоните мне, как только освободитесь. Хорошо? Если я уже буду дома, тогда вы и приедете.
– До вечера! – коротко бросил мой собеседник.
В трубке послышались гудки. Кажется, Андрей был очень недоволен. Он даже не счел нужным скрывать это. Обиделся, что отказали ему в немедленной встрече? Его проблемы. Ладно, друг ситный, ничего, мы с тобой еще и поговорим, и разберемся. Дай срок! Поправив косынку на голове, я отправилась завершать уборку.
* * *
Ближе к вечеру, приведя дом в надлежащий вид и страшно гордясь этим, я отправилась слушать своих подопечных. Сидя в машине под окнами Эвелины Раневич, я включила «прослушку», запаслась терпением и приготовилась изучать вид старого двора. На детской площадке играли дети. Одни ковырялись в песочнице, другие катались с горки. Бабушки сидели на лавочке, обсуждая последние новости мирового значения, звякая спицами и следя краем глаза за своими внучатами. Кто-то из жильцов вернулся с работы, поставил свою машину рядом с моей. Время тянулось медленно, меня понемногу начало клонить в сон.
Около восьми из-за угла показалась Эвелина в своих высоких «шоколадных» сапогах и легкой короткой куртке. Она постояла с минуту у двери, докуривая сигарету, потом бросила окурок в урну и вошла в подъезд. Еще через некоторое время в «прослушке» раздалось ее невнятное бормотание:
– ...Черт!.. Валяется тут... Да расстегивайся ты уже!.. Кто только придумал эти дурацкие «молнии»?!
Еще через несколько минут звякнула посуда. Уставшая мадам Раневич готовилась ужинать.
– Где этот чертов хлеб?.. Елки! Засох совсем...
В голосе женщины слышалось раздражение. Похоже, хлеб оказался черствым, а купить по дороге свежий она забыла. Интересно было вот так, по отдельным фразам угадывать, что сейчас делает человек в своей квартире. Раздался стук ножа о доску: Эвелина резала хлеб. Включила телевизор – знакомый голос диктора передавал последние известия. Зазвонил телефон.
– Алло!
Девушка и не думала скрывать свое раздражение.
– Дома... Зачем?.. О чем нам говорить?.. Нет, Коленька, не надо, не приходи... Это ничего не даст!.. Вот черт!
Было слышно, как Эвелина в сердцах швырнула трубку на аппарат.
– Придет он! Нужен ты здесь, как же! Придурок...
Снова загромыхала посуда.
Николай жил недалеко от дома Эвелины. Менее десяти минут ему хватило, чтобы прийти сюда. Он появился из-за угла дома и размашистой походкой направился к подъезду. Когда раздался один долгий звонок в дверь, мадам Раневич снова чертыхнулась, сказала громко:
– Нет, ну ты придурок! Приперся все-таки! – и зашлепала по комнате к двери прихожей.
– ...Давай, давай заходи! В коридоре говорить не будем. – Это был голос Николая.
– Не о чем мне с тобой говорить! Пусти руку, больно же...
– Мне тоже было больно. Когда я узнал про вас с Андреем.
– Откуда? – Голос Эвелины был явно удивленным.
– Оттуда. Что, думала, долго будете скрываться?
– Ничего я не думала!.. Ну, сигарету-то дай!
– Бери, кто тебе не дает?!
– Они здесь, в сумочке. Отпусти сумку-то, придурок!
– Знаешь что, подруга... дней моих суровых? Я ведь не терплю, когда женщина ругается, если ты еще это помнишь. Будешь распускать язык – укорочу. Давай лучше рассказывай.
– Что тебе рассказывать?
– Все. Как ты мне изменила, ушла к Андрею... Как это вы только спелись, непонятно? Что врубилась наконец, что моя квартира тебе не обломится? Потому и решила переметнуться к нему? Думаешь, Андрюха тебя туда пропишет?
– Ой, да больно надо! У меня своя есть... Пепельницу пододвинь.
– Пусть она около меня постоит. А то вещь хрустальная, тяжелая...
– А куда мне прикажешь пепел сыпать?
– Вон блюдце пустое... и все равно грязное. Оно хоть не такое тяжелое.
– Ты на что вообще намекаешь?
– Я не намекаю, я прямо говорю: ты – продажная девка, дешевка.
– Что?! Да ты...
– Не кипишись! Крысятничаешь? Хочешь подобрать то, что плохо лежит? «У меня своя есть...» Да твоя квартира с моей рядом не стояла. Этот сарай тебе муж как подачку кинул за твои художества. Думаешь, я не видел, как ты у меня дома все разглядывала втихаря? Слюни до пола висели. А один раз ты у меня, пьяного, выспрашивала, кто еще прописан вместе со мной. Скажешь, не было этого?
– Ты про что, Коль? Я прям не пойму...
– Зато я тебя прям понял. Я все про то же, про хату мою. Со мной не вышло, решила Андрюху припахать? Запомни: ничего тебе не обломится. Ни он, ни тем более ты в моей квартире проживать не будете. А будете гоношиться – раком обоих поставлю! Думали, фраера срисовали? Да я вас давно раскусил. Эх вы, дешевки!
Николай в сердцах сплюнул.
– Чего расплевался-то? – завизжала Эвелина.
– Ничего, уберешь! Не королева.
Громыхнул стул. Похоже, гость встал.
– А ты, я вижу, не сильно огорчился, что я к Андрюшке ушла? – усмехнулась мадам Раневич.
– Чести много огорчаться из-за такой, как ты! За таких в базарный день по червонцу за кучку дают!
Послышались тяжелые шаги Николая.
– И вот еще что, – прозвучал его голос чуть слышно, очевидно, он уже стоял в дверях, – я знаю, что вы с Андрюхой ищете перстень моей сестры...