– Она получила хороший урок, как говорили во времена моей молодости, – отозвался Макмастер. – Разумеется, такая наука никому не по вкусу. Хестер она тоже не понравилась.
Дональд Крейг, волнуясь, продолжал:
– В ней продолжало бушевать возмущение, и тайная неприязнь к матери лишь усилилась от того, что скрепя сердце пришлось признать ее правоту. Хестер пришлось признать, что актриса из нее не получилась, а человек, которому она отдала свое сердце, оказался этого не достоин. «Ты всегда можешь положиться на свою мать». Для многих юных созданий нет ничего горше на свете, чем сознавать эту простую истину.
– Да, – подтвердил Макмастер. – И для бедной миссис Эрджайл это был тяжелый период, хотя она и не отдавала себе в этом отчета. В своем уме и проницательности она не сомневалась, хитрить и изворачиваться не умела, апломба ей было не занимать. Ее энергия и безапелляционные суждения придавали ей уверенности и вселяли в нее чувство превосходства. В семье миссис Эрджайл с этим не только мирились, но, более того, должны были восхищаться ее действиями. Печально, тяжело, но ничего не поделаешь. А молодые люди не выносят родителей, уверенных в своей непогрешимости и не скрывающих своего превосходства.
– Конечно, – согласился Дональд Крейг, – понимаю. И поскольку мне это совершенно ясно, я почувствовал… усомнился… – Он замолчал.
– Лучше я скажу за тебя, ладно, Дон? – ласково произнес Макмастер. – Ты страшишься, что Хестер, подслушав, как Джако поругался с матерью, сочла момент благоприятным для свержения ненавистной тирании, тирании высокомерного превосходства своей матери. Решив так, она вошла в комнату, взяла кочергу и убила ее. Этого ты боишься, не так ли?
Молодой человек удрученно кивнул:
– Не совсем. Не верю этому, но… но чувствую… чувствую, что такое могло произойти. Я не считаю, что Хестер взбалмошна, неуравновешенна… Но она молода, не нашла еще себя, своего места в жизни, вот и свихнулась. Я всех в этой семье перебрал и ни на ком не остановился, пока не добрался до Хестер. И тут… тут не поручусь.
– Понятно, – сказал Макмастер. – Понятно.
– Я ее не обвиняю, – торопливо проговорил Дон. – Думаю, бедное дитя само не ведало, что творило. Даже не назову это убийством. Скорее речь идет о неустойчивости эмоционального состояния, бунте, страстном желании освободиться, уверенности, что, пока жива мать, она будет лишена самостоятельности.
– Вполне возможно, этот мотив, хоть он довольно своеобразен, заслуживает внимания, – высказал свое соображение Макмастер. – Но он не будет выглядеть убедительным в глазах правосудия. Стремление к независимости, желание избавиться от давления со стороны более сильной личности. Поскольку после смерти миссис Эрджайл никто из семьи не унаследовал крупной суммы денег, закон не примет этот мотив во внимание. Но могу себе представить, что даже финансовой независимости у них не было, ведь миссис Эрджайл имела достаточно сильное влияние во всех фондах, управлявших их состоянием. О да, ее смерть всех освободила. Не одну только Хестер, мой мальчик! Эта смерть позволила Лео жениться на другой женщине, позволила Мэри ухаживать за мужем по своему усмотрению, позволила Мики жить, как ему нравится. Даже маленькая смуглянка Тина, просиживающая целыми днями в библиотеке, тоже могла стремиться к самостоятельности.
– Поэтому я и пришел к тебе, чтобы посоветоваться, – сказал Дональд. – Я должен услышать твое мнение: веришь ли ты в такую возможность?
– Насчет Хестер?
– Да.
– Думаю, такое могло произойти, – протянул Макмастер. – Но как было в действительности, не знаю.
– Значит, подобную возможность ты не отрицаешь?
– Нет. Я не считаю невероятным твое предположение, оно не лишено некоторого смысла. Но это всего лишь предположение, Дональд.
– Оно не лишено оснований, Мак. – Крейг удрученно вздохнул. – Одно мне сейчас необходимо выяснить. Если Хестер расскажет мне, если она признается, тогда… тогда все будет в порядке. Мы поженимся. Я буду о ней заботиться.
– Хорошо, что помощник инспектора Хьюш не слышит тебя, – сухо произнес Макмастер.
– Я преклоняюсь перед законом, – заявил Дональд, – но ты же сам знаешь, Мак, как с помощью разных психологических уловок в судах выуживают доказательства. На мой взгляд, имел место несчастный случай, а не хладнокровное убийство и даже не убийство в состоянии аффекта.
– Ты ее любишь, – констатировал Макмастер.
– Наш разговор доверительный?
– Само собой разумеется.
– Я лишь сказал, что, если Хестер мне признается, мы проживем вместе всю жизнь. Но она должна признаться. Я не могу жить с ней в неведении.
– Значит, ты хочешь, чтобы между вами не существовало недомолвок?
– Как бы ты поступил на моем месте?
– Не знаю. Если бы что-то подобное произошло в мое время и я бы любил девушку, то, наверное, не сомневался бы в ее невиновности.
– Речь идет не о виновности или невиновности, а о том, что мне необходимо знать правду.
– И если она все-таки убила свою мать, ты готов жениться на ней и наслаждаться семейным счастьем?
– Да.
– Не заблуждайся, мой дорогой! Ты будешь терзаться сомнениями, не слишком ли горек кофе у тебя в чашке, не слишком ли увесистая кочерга валяется возле камина. И она поймет, о чем ты думаешь. Нет, так ничего не выйдет.
– Не сомневаюсь, мистер Маршалл, вы оцените весомость причин, заставивших меня попросить вас сюда приехать.
– Безусловно, – подтвердил адвокат. – Если бы вы мне этого не предложили, мистер Эрджайл, я бы приехал без вашего приглашения. Сообщение появилось сегодня во всех утренних газетах, и, несомненно, кое-какие издания вновь с удовольствием примутся смаковать эту историю.
– Нам уже позвонили из некоторых газет и просили дать интервью, – сказала Мэри Дюрант.
– Этого следовало ожидать. Я посоветовал бы вам воздержаться от любых комментариев. Естественно, вы счастливы и благодарны, но предпочитаете не обсуждать этот вопрос.
– Помощник инспектора Хьюш, расследовавший в свое время это дело, просил разрешения приехать завтра утром и поговорить с нами, – сообщил Лео.
– Да. Боюсь, что неизбежно возобновление расследования по этому делу, хотя, впрочем, сомневаюсь, сможет ли полиция достичь каких-либо конкретных результатов. Как ни говори, два года прошло, и многое из того, что когда-то помнилось, теперь окончательно забылось. Жаль, разумеется, да ничем не поможешь.