Прием восточных монархов прошел на самом высоком уровне: когда они посетили Ленинград, их разместили в Зимнем дворце, а прислуживать вызвали бывших дворцовых слуг! Самых настоящих царских лакеев! Их величества принимали все это как должное, ну а Александра наслаждалась от души и великолепием, и ненавязчивой почтительностью, и ощущением себя — иной, очистившейся от скверны нигилизма, скандальности, эпатажа. Чуть ли не впервые в жизни она пожалела, что некогда раздувала пресловутый мировой пожар, пепел от которого преизрядно запорошилтаки ей глаза, на много лет запорошил. Ох и дура же она была! Ведь генерал Тутолмин, который сватался к ней в 1898 году, был государев адъютант. Она могла бы жизнь прожить в великолепии и достоинстве, и руки ее (или всетаки крылья?) не были бы запачканы кровью… Конечно, конечно, согласно марксизмуленинизму революция — это дело восставшего народа. Она так или иначе произошла бы, кликушествуй в ее пользу Александра Коллонтай или вальсируй на придворных балах, но… Кто знает, кто знает…
Да, кто знает? Но уж совершенно определенно: не сунься в революцию некогда любимый, бесконечно любимый Павел Дыбенко, он остался бы жив, его не расстреляли бы как врага народа. И Александра Шляпникова, не ввяжись он в марксистсколенинские интриги, не сразила бы пуля в лубянском подвале. И не раздуй Александра страшного пожара, не сгорел бы в нем благородный Александр Саткевич. И не соврати Александра с пути истинного (скромного, женского) свою дорогую подругу Зою Шадурскую, та не умерла бы однажды от страха, когда ночью в ее дверь вдруг позвонили, — она решила, что это пришли за ней, как приходили за десятками, сотнями, тысячами… Оказалось, ктото просто ошибся дверью.
Ох, эти времена… Времена не выбирают, это правда. В них живут и умирают. И чем эпоха интересней для историков, тем для современников она печальней, само собой разумеется. Но как смириться с тем, что именно ты была поджигательницей костра, на котором сгорело столько близких, родных, любимых?!
— Мы проиграли, — сказала Александра Марселю в одну из последних встреч. — Мы проиграли! Идеи рухнули, друзья превратились во врагов, жизнь стала не лучше, а хуже, мировой революции нет и не будет, а если бы и была, то принесла бы неисчислимые беды всему человечеству. Но все равно надо жить и бороться!
Ну да, пока была надежда на его любовь, жить и бороться имело смысл. Однако Москва считала Марселя Боди ренегатом и предателем, и если бы Александра была уличена в «порочащей связи» с ним, ей настал бы конец — простой, вульгарный, в виде девятиграммового кусочка свинца, пущенного в нее около грязной, с кровавыми потеками, стены какогонибудь подвала… Может быть, того самого, где были расстреляны орел Павел, или Санька Шляпников, или Дяденька…
Они прощались, как всегда, — «до встречи», но оба знали: прощаются навсегда.
А ночью, плача, как девочка плачет над разбитой первой любовью, Александра записывала в дневник привычным, вошедшим в ее кровь и плоть высокопарным штилем, который чемто напоминал бессмертные дыбенковские цидулки: «Что заслонило, что смяло улыбку в сердце? Нет уже хождения на крыльях, нет больше „числа“, которое ждешь с нетерпением. И нет уже „интереса“ к телефонным звонкам. Жизнь взяла да и провела мокрой губкой по сердцу и смыла летний рисунок в легких, нежных, теплых тонах. Нет больше рисунка. Но нет и пустоты…»
У Александры, конечно, была поразительная способность к восстановлению. У нее еще будут молодые любовники, и ей даже покажется, что один из них, Семен Мирный (на двадцать шесть лет ее моложе), сможет заменить ей Марселя.
Нет, показалось. Проблеснуло чтото и погасло. Он радовал ее в постели, но душа… душа ее оставалась одинока. А ей, как всякой взрослой женщине, чьи лучшие деньки уходят, убегают, улетают, хотелось упростить происходящее: «Годы хороши, да тело мешает!»
Только ли тело? А старинная истина о том, что во многой мудрости многая печаль?
«Я вечно на людях. И ни одного близкого, никого, для кого я, лично, а не начальство, не руководство, а я — была бы дорога…»
Ну что ж, одиночество — закономерный итог любой, даже самой бурной, самой «общественной» женской жизни. Ужасно обидно, конечно, осознать это: тебя никто не любит, ты никому не нужна, и все, за что боролась в жизни, что отстаивала со всем жаром сердца, — пустота, блеф, сущая бессмыслица и чепуха… Совершенно как выдуманный тобой «революционизированный брак» — 8 июля 1944 года был подписан правительственный указ, согласно которому законным объявлялся только формально зарегистрированный брак, ужесточалась процедура развода, внебрачные дети лишались всяких прав. И проживи ты хоть сто лет (она проживет восемьдесят), стакан все равно уже разбился, вода вся вылилась, крылатый Эрос совершил круг почета в небесах и скрылся в той же дали, куда еще раньше унеслась обворожительная и пугающая «валькирия революции».
Она же — «Голуб».
Да кто вообще из обычного народа знает, что Сатурн окольцован?! И кому какое дело, из чего они состоят, эти самые кольца? Их, оказывается, четыре, а не одно? Сатурн, как сумасшедший, кружится, а вокруг него кружатся, кружатся, кружатся какието там кольца? Как это происходит? Каким немыслимым образом? Кто это может объяснить, а главное, зачем вообще объяснятьто нужно? И как, скажите, Христа ради, как, глядя с земли на желтоватую светящуюся точку в небесах, можно выяснить, что вокруг нее летают камни и глыбы льда, а не вихрятся, условно говоря, газы или, может быть, потоки жидкости?
Представляете, а ведь находились неучи и невежды, которые именно это и пытались доказать — что кольца Сатурна состоят из жидкой среды. Но ведь это же нонсенс, как, впрочем, и утверждение, что кольца Сатурна — однородно твердые тела. Не проходит! Разорвалось бы твердое тело или жидкая среда под воздействием скорости вращения и притяжения планеты! А вот каменные глыбы, вообразите себе, не разлетаются в стороны, не падают на Сатурн, а несутся вокруг него, объединенные именно скоростью полета и той же силой притяжения…
Способен понять все это нормальный человек? Ну, ладно, предположим, если это втемяшить ему в голову, скажем, на уроках, на лекциях упрямого учителя… Но чтобы додуматься до этого самостоятельно? А главное, тратить время на доказательство сего… здоровье на него губить, рыдать горькими слезами, когда не сходится какаято там закорюка, закавыка, закаляка, — тьфу, бес ее возьми! — в формуле полета обломков камня?..
Ну что тебе от этой закорюки? Что тебе от этих камней? Почему ты изза них несчастна? Да не все равно ли тебе вообще, есть на небе какойто там Сатурн или нет его? И почему ты так счастлива, когда на бумаге, всего лишь на бумаге доказываешь, что ты права, а толпа таких же бумажных, научных червей, живущих лишь напряжением своих безумных мыслей, тебе рукоплещет? На бумаге можно написать все, что угодно, она все стерпит! Напиши: «Кольца Сатурна состоят из газа, жидкости, камня, льда, обломков березы карельской, щепок и рассыпанного сахара» — что, от этого изменится их подлинная природа, которой никто не знает? Напиши: «Я люблю тебя» — и что, твое сердце, состоящее из одной ледяной, а может, каменной глыбы, задрожит, смягчится, станет живым и трепетным?