Дед вздыхает, шмыгает носом и продолжает:
— Мы со Светланой прикинули петрушку к носу — получается, что вся моя зарплата и наши обеи пенсии на эту водку с тушенкой уйдут. Че делать? Ну я вот и написал объявление-то. Вы уж, ребятушки, не подведите. На вас вся надежда. Дайте им по рогам.
— Дадим, дадим, — успокаивает старика Сапог. — А сколько их всего-то?
Дед пожимает узкими плечами.
— Я ить тока одного и видал, Пыряя этого…
— Трое, — роняет Тёха.
— Почему трое? — спрашиваю я.
— В ящике водки двадцать бутылок, в ящике тушенки сорок банок, — терпеливо объясняет за бригадира Губастый. — Если по бутылке и по две банки на человека в день, то без одного пузыря и двух банок тушенки получается как раз на троих в неделю. Живут же люди!
— В понедельник оне будку крайнюю сожгли, — говорит дед. — Вон тама, видите?
Мы видим — у леса чернеет занесенное снегом пожарище.
— И записку оставили, — продолжает старик. — Мол, если в четверг, сегодня то исть, в шесть часов водки и тушенки не будет, спалим еще. Ребятушки, вы уж…
— Не ссы, дед! — Сапог гулко хлопает его по плечу. — Сказали — сделаем, значит, — сделаем. Все путем будет.
Развернувшись, он идет по тропинке обратно, на ходу уверенно заявляет:
— Мочить не будем. Пуганем просто. Но жестко!
И тогда я задаю ему в спину вопрос, который давно вертится у меня на языке:
— А как?
Губастый хихикает. Сапог удивленно поворачивается к нему.
— А ты че, ничего не придумал, что ли?
Холодок, поселившийся у меня внутри, превращается в трескучий мороз. Трое взрослых бомжей, готовых на все ради жратвы и выпивки, — это вам не гопота с какого-нибудь Заводского района. Эти и пришибить могут. Наглухо. А потом отрезать ноги, сварить и съесть.
Мы возвращаемся в дом. Времени до шести хоть отбавляй. Дед включает старенький черно-белый телевизор. На экране появляется бритый наголо мужик, похожий на скинхеда. Звука у телевизора нет. Мужик достает револьвер. Начинается беготня и стрельба.
— О! — говорит Сапог. — Это «Великолепная семерка». Про ковбойцев. Там типа бандюки на городишко наехали, ну а жители этих вот ковбойцев и наняли. Типа как нас, ха!
— Ага, — бурчу я. — Нашел ковбоев…
Дед, постояв рядом, бочком уходит в другую комнату. Улыбка сползает с лица Сапога. Он поворачивается к нам и тихо спрашивает:
— Че делать-то будем, пацаны? Тут ведь добазариться не получится. Тёха, че молчишь?
— Думаю… — отвечает Тёха и подходит к окну.
Из него видно просеку и трубы над лесом. Губастый встает рядом с ним, раздвигает занавески, и я замечаю, что у него дрожат руки…
* * *
Время подходит к пяти часам. Мы с Тёхой сидим и пялимся в телевизор. От страха у меня потеют ладони, и я украдкой вытираю их о джинсы. Губастый как заведенный вышагивает между печкой и окном. Тикают часы. На экране беззвучно разевает рот какая-то белобрысая бикса с богатыми сиськами. На сиськах у нее наклеены блестки, и, когда лучи света попадают на эти блестки, бикса исчезает в ярких вспышках. По цветному это, наверное, красиво, а здесь одни только пятна — белые, черные, серые…
— Есть! — говорит вдруг Губастый и подпрыгивает на месте. — Придумал! Дед! Эй, дед!
Из дверей появляется хозяин дома с газетой в руках. За его плечом возникает мятое лицо Светланы.
— У тебя батарейки для мегафона есть? — спрашивает Губастый у деда и хихикает.
* * *
Темнеет. С неба сыплется колючий сухой снег. Без десяти шесть. Мы заняли боевые позиции. Губастый скорчился за сухим высоким пнем, Сапог с мегафоном залез в ломкие заросли бересклета, Тёха спрятался за стволом кедра, а я сижу на корточках, укрывшись за тем самым выпотрошенным холодильником. Холодно. Страшно. Хочется в туалет.
Они появляются внезапно — из-за снеговой завесы выныривают три темные фигуры в ватниках и шапках-ушанках. Идут гуськом. У одного в руках большая сумка. Издали наши противники не похожи на бомжей, они больше напоминают обычных работяг, возвращающихся после смены домой. Я нашариваю в снегу две скрученные проволокой гайки, большие, тяжелые гайки на тридцать два.
Сейчас все случится. Сейчас…
Из леса в грудь идущему первым бомжу ударяет рубиновый луч лазерной указки. Губастый молодец, не стал шарить указкой по просеке, попал сразу. Снег идет довольно густо, и луч отлично виден. Сапог нарочито грубым голосом ревет в матюгальник:
— Стоять! Запретная зона! Вы на прицеле! В случае продолжения движения будем применять оружие! Повторяю: запретная зона!
Бомжи недоуменно озираются. Потом первый — видимо, это и есть Пыряй — аккуратно смещается в сторону, уходя от красного луча, и делает осторожный шаг, за ним второй, третий…
Голос Сапога гремит над просекой. Губастый выключает указку и швыряет в сторону петарду. Все, мой выход. Пора.
Петарда взрывается. Бомжи от неожиданности снова останавливаются. Я выпрямляюсь во весь рост и запуливаю гайки в низкое темное небо. К гайкам привязано метров пять тонкой проволоки, обнаруженной Тёхой в дедовой кладовке. Мой метательный снаряд взлетает выше провисших проводов ЛЭП, и проволока аккуратно ложится на них.
А-ах! От ослепительной вспышки я слепну. Вверху все трещит и брызжет искрами. Синие зигзаги бьют в снег. Бомжи орут. Грохочет Сапог. Визжит Губастый. Бухают петарды. Ура, мы, кажется, победили!
Тут проволока перегорает, и фейерверк заканчивается. Я стою рядом с холодильником, весь на виду, и не знаю, что мне делать. Пыряй и его корефаны замирают, потом разворачиваются и, отчаянно матерясь, лезут на меня прямо через сугробы. Они все поняли. Мне кранты. Впрочем, не мне одному. Вон из леса бегут на подмогу — отгребать звездулей — Тёха, Сапог и Губастый. «Великолепная семерка». Ковбои из «Василька», блин. Мама, роди меня обратно…
Выстрел, сухой и резкий, звучит, когда мы, выставив сжатые кулаки, готовимся безо всякой надежды на победу прыгнуть на набегающих пыряевцев. Бомжи сразу останавливаются. Видать по всему, мужики они тертые, вся наша иллюминация их не очень-то напугала, а вот реальный выстрел сразу заставил начать тревожно оглядываться.
Мы тоже вертим головами и замечаем на тропинке ковыляющую к нам… Светлану. За спиной женщины маячит перепуганная Шуня. На голове Светланы платок, одета она в драное пальтишко, а в руках сжимает что-то короткое и, судя по всему, тяжелое.
Вот Светлана поднимает это что-то, и — бах! — следует еще один выстрел. Пуля, свистнув, звонко целует опору ЛЭП, высекая длинную искру.
— Ноги! — хрипло командует своим Пыряй, и они бросаются вверх по просеке, оставив на поле боя в качестве трофея сумку.
— Еще раз увижу — завалю! — кричит им вслед Светлана.