– Понятно. А с Верой вы, Николай Васильевич, знакомы?
– Только видел. Обычная трудолюбивая женщина, звезд с неба не хватает.
– Как думаете, если Верой руководил кто-то хитрый и умный, она могла устраивать в доме всяческие пакости?
Васильевич пожал плечами:
– Чужая душа – потемки. Женская душа еще и лабиринт. Делать какие-то скороспелые выводы относительно женщины, к которой я как-то не присматривался, не буду. Мало данных.
– Спасибо и на этом, – раздумчиво высказалась сыщица.
– Ты держи меня в курсе дела, Евдокия, – попросил секретный дяденька сосед. – Спасибо и тебе, что поделилась размышлениями, кажется, ты двигаешься в правильном направлении… Я позже обмозгую ситуацию… Давай-ка обменяемся для связи номерами телефонов.
Евдокия догадалась, что пора прощаться. «Однополчанам» есть о чем поговорить.
Выйдя из дома, Дуся позвонила Паршину. Рассказала о том, что узнала от Николая Васильевича, и договорилась, что назавтра сыщики устроят объезд родственников трех основных подозреваемых, поговорят с соседями.
– Поедем вместе или разделимся? – спросила шефа.
– Я беру на себя дворецкого, – решил Олег. – Ты поедешь к женщинам.
– О’кей, – вздохнула Дуся. – Не думаю, что будет много толку – мироновские там давно все обшарили… Но все же, все же… Авось чего-то накопаем.
…В большом викторианском доме стояла гробовая тишина. Намаявшиеся в больнице, перенервничавшие хозяева рухнули спать. Уборщицы разошлись, охранники тихохонько гуляли по территории; как только Дуся взошла на крыльцо, собак из вольера выпустили: огромные псы загремели карабинами, зацепленными на протянутую вдоль забора проволоку…
Уснула Евдокия, едва коснувшись головой подушки.
Вера жила в новом микрорайоне за МКАД, в высоком доме, напоминающем свечу, на предпоследнем этаже. Дверь Евдокии открыла мама горничной. Невысокая кругленькая женщина в домашнем ситцевом сарафане, с реденькими волосами, закрученными на затылке в скромный кренделек.
Из комнаты доносился громогласный детский рев. Евдокия появилась в момент, когда медсестра из поликлиники пришла делать укол пятилетней дочери горничной.
– Вам кого? – прислушиваясь к плачу внучки, невнимательно поинтересовалась тетушка.
– Здрасте, мне бы Веру… – замялась Дуся.
– Проходите, – быстро посторонилась женщина, захлопнула за гостьей дверь и, не дожидаясь, пока та освоится, унеслась на всхлипывания внучки.
Дуся пришла не вовремя. Но это как сказать.
После ухода медсестры Вера осталась в комнате, успокаивать дочь Марью; ее маму, Фаину Александровну, не пришлось расспрашивать о житье-бытье, расстроенная болезнью внучки бабушка, совершенно не интересуясь, кто такая Дуся, вываливала на нее все горести.
– Марье операция нужна. Отец, прохвост, не помогает, Вера с ног сбивается, на чужих людей работает… Лекарства дорогие – жуть!..
Когда Вера зашла на кухню, где Фаина Александровна поила Дусю чаем, Землероева только взглянула на ее расстроенное лицо и… почувствовала себя бессердечной ищейкой, вломившейся в домик под стеклянной крышей. Эмоции – наружу. На лице Веры отразилось только слабое удивление, безмерная усталость и ни малейшего намека на испуг.
Человек, позавчера убивший женщину и отравивший мальчика, так себя вести не может. Даже если все думы матери отвлечены и заняты больным ребенком – не может. Поскольку мысль о том, что ее могут заподозрить в преступлении, посадить в тюрьму и тем лишить ребенка последней поддержки, оторвать от дочери, должна прорваться.
Но не прорвалась и даже тенью на лице не проскочила.
Евдокия невразумительно наплела что-то о рабочих сыщицких обязательствах, сказала Фаине Александровне «приятно было познакомиться, извините за вторжение» и пулей вылетела из квартиры, где только что уснул больной ребенок.
Олегу позвонила уже из машины:
– Паршин, Вере, конечно – кровь из носу! – нужны деньги, но она не убийца. Она – настоящая мать, отравить чужого сына не посмеет ни за что. Сама настрадалась.
– А может быть, как раз потому, что до последней черты дошла…
– Нет! – перебила Землероева. – У Веры вся квартира в иконках, она – верующий человек. Такие люди греха боятся, он на детях отражается. Понял?
Протяжный вздох Паршина напомнил Дусе, кому она это рассказывает – менту, выезжавшему на убои в квартиры, освещенные лампадками, к убийцам с крестами на груди…
– А вся ее мнимая тупость, Паршин, не от скудоумия, а от перегруженности головы идет: все мысли Веры заняты больным ребенком.
– Проехали, – сказал Олег. – Я только что от родственников мажордома…
Лев Игнатьевич Старостин с женой Еленой не разводился, из квартиры не выписывался, хотя фактически супруги жили врозь – Игнатьевич много лет по месту службы проживал. Олегу повезло нарваться на словоохотливую тещу, презирающую зятя от всей тщедушной, но пылающей груди. Теща ко всему прочему еще и отчаянно скучала по причине временного безвылазного проживания со сломанным пальцем ноги на шестом этаже без лифта.
– Дурак безмозглый, – радостно постукивая костылем, докладывала теща Полина Дорофеевна. – Два высших образования – такие надежды, бестолочь, подавал! – а подвизается швейцаром, все деньги на лошадей профукал!
Миловидная и моложавая Елена пыталась вставить слово: «Лев помогает семье, дочь выучил в институте, квартиру отремонтировал…» Тещенька упорствовала: «Потратила ты, Лена, на эту шельму лучшие годы, синяков набила, а все туда же – муж хороший».
Минут через двадцать судебно-защитного диалога Паршин заподозрил в женщинах лукавство. Беседа отдавала отработанным спектаклем: теща походила на любительницу принимать эффектные позы, жена стояла на позициях долготерпения и кротости, но, судя по усердной калькуляции расходов на житье, деньги из мужа тянула с удовольствием и выдумкой. Что позже подтвердил сосед по лестничной площадке.
Паршин распрощался с дамами, вышел за дверь, у окна курил мужчина нужного возраста. Скучал не хуже тещи с переломом. Зацепил языком Олега, без наводящих выдал подноготную.
– Ты этих грымз не слушай, – сказал, моментально проникшись к сыщику доверием. – Загнобили бабы Леву. Два клеща-кровопийцы – Левка от них сбежал куда глаза глядят. «Денег мало, денег мало, давай, давай, давай», – целый день талдычили. А он мужик совестливый, порядочный. До получки всегда одолжит и не напомнит.
– Дорофеевна сказала – на бегах кутил…
– Левка?! Да он по маленькой, лошадками полюбоваться ездил! А эти грымзы карманы обшаривали. Рассказывал: приехал на ипподром, глядь – кошелек пустой! Хорошо, что проездной в кармане был… Вот так-то. Ты их не слушай, парень, Лева мужик что надо, даром что образованный…
…Рассказ Паршина о знакомстве с семьей дворецкого прозвучал как ода мужской солидарности.