Она задумалась, потом покачала головой:
— Нет. Только Галина. Правда, один раз звонил какой-то мужчина, но Елисеев сказал, что это из казино.
— А когда примерно был этот звонок?
Виктория наморщила лобик, стараясь вспомнить. Потом улыбнулась:
— Ну конечно! Как раз за неделю до фестиваля… Потому что Витька очень разозлился и сказал, что это не его дело. Что-то они там напутали. Сейчас даже число попробую вспомнить… Тогда был какой-то праздник… церковный…
Церковных праздников было много. Виктория же не относилась к людям, хорошо их знающим.
— Троица! — закричала она. — Была Троица. Я вспомнила! Потому что я на него накричала, а он сказал, что в Троицу грешно так орать. А потом сам орал по телефону, вот почему мне это запомнилось.
Я воспользовалась ее телефоном и, набрав Андрюшкин номер, попросила его срочно выяснить, с какого номера был звонок Елисееву в Москву 7 июня сего года, где-то около двенадцати дня.
Андрей позвонил через полчаса. Судя по мрачному голосу, ему не удалось ничего узнать. Впрочем, я ошиблась.
— 7 июня? — переспросил он.
— Да, — подтвердила я.
— С номера Галины Елисеевой. Все, — сообщил Андрей. — Больше междугородных звонков абоненту Елисееву из Тарасова не поступало.
— Ладно, — немного притушила я радость. — Спасибо. Ты мне помог.
— Не за что, — ответил он. — Я тебе не так уж и помог. Галины-то нет. Кто теперь поведает, кому приспичило попользоваться ее телефоном?
Я не стала его разубеждать.
— Вика, — сказала я, повесив трубку, — мне надо оставить вас на час-другой. Это очень важно.
— Конечно-конечно, — легко согласилась Вика, привыкая к тому, что ее пресс-секретарь занят чем угодно, только не своим делом.
Не удержавшись, я чмокнула ее в щеку. Она посмотрела на меня удивленно и улыбнулась.
— Вы очень мне помогли, — сказала я в ответ на ее недоуменный взгляд. И выскочила на улицу.
Через двадцать минут я была возле двери Галининой соседки. Она открыла мне дверь быстро, посмотрела на меня и спросила:
— Вы — Таня? Вы тогда к Гале приходили?
Память у нее была хорошая. Если она помнила меня, есть вероятность, что и Галиного знакомого она тоже вспомнит.
— Извините, что я вас беспокою, — сказала я, — но мне надо кое-что уточнить.
— Проходите, — пригласила она меня.
У нее было тихо и уютно.
Оказалось, что ее зовут Ксения Гавриловна. Галя была ей как дочь, тем более что своих детей у Ксении Гавриловны не было. Новость, что я частный сыщик, она восприняла спокойно, только посетовала, что работа такая опасная. Потом Ксения Гавриловна поведала мне следующее.
Галю назвать счастливой было нельзя. Жизнь у нее не складывалась. По мнению Ксении Гавриловны, происходило это исключительно из-за того, что Галя ждала сказочного принца небывалой красоты. Всех остальных Галя безжалостно отвергала. Когда Ксения Гавриловна пыталась ее образумить, Галя смеялась и отвечала, что он придет и ей надо его дождаться.
— Да нету твоих принцев, — говорила Ксения Гавриловна, — а вот останешься в старости одна, некому будет стакан воды подать, вспомнишь меня.
— Во-первых, принцы есть, — смеялась Галя, — а во-вторых, я вряд ли до этой вашей старости доживу.
Здесь моя бедная рассказчица вздохнула.
— Накликала на себя беду Галька…
Месяца два назад она ездила в Москву, к своему брату, и вернулась счастливая. Мягче стала гораздо и вся изнутри каким-то светом засияла.
— Ну что, тетя Ксеничка, — говорит, — а принцы-то бывают… Скоро ты его увидишь. Я ведь, тетя Ксеня, скоро замуж выйду… Он меня просил в наш загс заявление отнести. Будешь свидетелем на моей свадьбе?
Ксения Гавриловна ответствовала, что вначале ей на этого «принца» глянуть нужно. Потому что если ей мозги кто-то из Витькиных друзей запудрил, она не то что в свидетели не пойдет, она Гальку запрет. Нет у Витьки приличных мужиков рядом.
— А вот и неправда, — засмеялась Галина. — Ты вот Витьку не любишь, а он мне обещал французское свадебное платье купить.
— Разве что спьяну, — здраво рассудила тетя Ксения, зная, что Витька был беспросветный жмот. Чем обещать девчонке французское платье, лучше б деньгами иногда хоть помог, а то Гальке картошки иной раз купить не на что было.
Поговорили — и забыли. А потом стал к ней какой-то ханыга наведываться. Раз она его встретила у дверей, второй… А как-то на Троицу принесла Галине из церкви цветов освященных, а он у Галины чай распивает сидит. Невзрачный, старый, уж принц из него, как из тети Ксени балерина.
Вечером тетя Ксеня потребовала у своей «принцессы» объяснений:
— Это, Галя, что ж за принц-то? Облезина какая-то, ей-богу, Женька-очкарик лучше был, а этот старый пердун принцем показался? Денег у него, что ли, много?
Галина на тетю Ксеню посмотрела круглыми глазами и как начала смеяться:
— Ты ж мне, тетя Ксеня, сама говорила: «С лица воду не пить, главное, чтоб человек хороший был».
А сама разгневалась-то как! «Может, у него сердце золотое!»
— Да не бывает у таких хорьков сердца! И свидетельствовать я на вашей свадьбе не буду! — рассердилась тетя Ксеня. — Хочешь губить свою жизнь — твое дело. Только меня в этом участвовать не приглашай!
Разругались они так, что неделю ни Галя, ни тетя Ксеня разговаривать друг с другом не хотели. Тетя Ксеня измучилась: в конце концов, какое право она имеет в Галину жизнь соваться? Сама себе показалась на мать Гали и Витьки похожа: терпеть ее не могла, царствие ей небесное, но покойница была женщина очень суровая, как цербер была. Гальку-то она, тетя Ксеня, вынянчила — сколько слез ей вытерла и соплей, сказать страшно. Своих детей Бог не дал. Поэтому и было ей обидно — ее красавица этакому невзрачному старику достанется.
— Так он был пожилой? — прервала я ее на минуту.
— Для Галечки — да, — сказала тетя Ксеня, — ему уж лет сорок было, хотя полной уверенности, что это ее «принц», у меня нет. Тот-то вроде в Москве жил.
Когда они наконец-то помирились, тему эту они старались обходить. Через некоторое время фестиваль начался, Витька с женой приехал, вот тогда Галина и помрачнела. Плакала иногда по ночам. А уж погиб Витька — с лица спала. Один раз пришла и говорит:
— Тетя Ксеня, а если я знаю, кто убил Витьку, меня убьют?
Тетя Ксеня перепугалась.
— Ты, Галя, чего выдумываешь? — спросила. — Витька твой сам помер.
— Нет, — покачала головой Галина, — не сам. Он ведь левшой был. А шприц был в правой руке…
— Да дверь-то была заперта! Кто ж это мог сделать?