Вернулась запыхавшаяся санитарка.
– Мисс Бакли точно не помнит. Она сначала развернула оба свертка, а потом уж открыла коробки. Но ей кажется, что та коробка не с почты.
– Как вы сказали? – в замешательстве переспросил Пуаро.
– Ту коробку, которая была от вас, прислали не по почте. Во всяком случае, она так думает, хотя и не может сказать наверняка.
– Черт! – воскликнул Пуаро, когда мы вышли из больницы. – Кто-нибудь может хоть что-то сказать наверняка? В детективных романах – сколько угодно, а вот в жизни, в настоящей жизни, всегда все перепутано. Да что там! Разве я, я сам могу хоть за что-нибудь поручиться? Нет, нет… и тысячу раз нет.
– Лазарус, – проговорил я.
– Да, вот еще сюрприз, не правда ли?
– Вы будете с ним говорить?
– Всенепременно. Мне интересно, как он станет вести себя. Да, кстати, неплохо было бы преувеличить серьезность положения мадемуазель. Ей не повредит, если мы распустим слух, что она на пороге смерти. Вы меня поняли? Мрачное, торжественное лицо… Вот так, восхитительно! Вылитый гробовщик. Превосходно, лучше некуда.
Нам не пришлось долго разыскивать Лазаруса. Он стоял возле отеля, склонившись над капотом своей машины.
Пуаро сразу же направился к нему.
– Вчера вечером, мсье Лазарус, вы оставили коробку шоколадных конфет для мадемуазель, – без предисловий начал он.
Лазарус взглянул на него с некоторым удивлением:
– Ну и что же?
– С вашей стороны это весьма любезно.
– Конфеты, собственно, были не от меня, а от Фредди, от миссис Райс. Она попросила меня их захватить.
– А! Вот как.
– Я ехал на автомобиле, ну и завез, конечно.
– Я понимаю вас.
Наступила довольно продолжительная пауза, после чего Пуаро задал новый вопрос:
– А где сейчас мадам Райс?
– Думаю, что в салоне.
Фредерика пила чай. Когда мы вошли, она с озабоченным видом повернулась к нам и спросила:
– Что это за слухи насчет болезни Ник?
– Весьма загадочная история, мадам. Скажите, вы ей посылали вчера коробку шоколадных конфет?
– Посылала. Ведь она просила меня их купить.
– Она просила вас купить их для нее?
– Ну да.
– Но к ней ведь никого не пускают. Как же вы с ней увиделись?
– Я с ней не виделась. Она мне позвонила.
– О! И что же она вам сказала?
– Спросила, не куплю ли я для нее двухфунтовую коробку фуллеровских конфет.
– И ее голос звучал… еле слышно?
– Нет… вовсе нет. Довольно громко. Только как-то непривычно. Сперва я ее даже не узнала.
– Пока она не назвала себя?
– Да.
– А вы уверены, мадам, что это действительно была ваша подруга?
Фредерика опешила.
– Я… я… а как же? Кто же это еще мог быть?
– Вопрос существенный, мадам.
– Неужели вы думаете…
– Мадам, вы могли бы поклясться, что это был голос вашей подруги, если, конечно, забыть о том, что она назвала свое имя?
– Нет, – медленно ответила Фредерика. – Нет, не могла бы. Голос был совсем не похож. Я решила, что из-за телефона или, может быть, из-за болезни.
– Если б она не назвала себя, вы бы ее узнали?
– Нет, нет, наверно, не узнала бы. Кто это был, мсье Пуаро? Кто это был?
– Именно это я и стремлюсь узнать.
Его угрюмое лицо, по-видимому, навело ее на тревожные мысли. Она прошептала:
– Ник… разве… что-нибудь случилось?
Пуаро кивнул:
– Она больна, опасно больна. Конфеты были отравлены, мадам.
– Те, что прислала я? Но это невозможно… нет, это невозможно!
– Не так уж невозможно, коль скоро мадемуазель при смерти.
– Боже мой!
Она закрыла лицо руками, а когда снова подняла голову, я увидел, что она бледна как смерть.
– Не понимаю, – пробормотала она, – ничего не понимаю. Все могу понять, только не это. Их не могли отравить. Кроме меня и Джима, к ним никто не прикасался. Вы делаете какую-то ужасную ошибку, мсье Пуаро.
– Не я ее делаю, хотя в коробке и лежала карточка с моей фамилией.
Она растерянно уставилась на него.
– Если мадемуазель Ник умрет… – Пуаро не договорил и сделал угрожающий жест рукой.
Она тихо вскрикнула.
Он повернулся к ней спиной и, взяв меня под руку, направился в гостиную.
– Ничего, ну ровно ничего не понимаю! – воскликнул он, швыряя на стол шляпу. – Хоть бы какой-нибудь просвет! Я словно малое дитя! Кому выгодна смерть мадемуазель? Мадам Райс. Кто покупает конфеты, не отрицает этого, сочиняет небылицы о телефонном звонке, которые не лезут ни в какие ворота? Мадам Райс. Слишком уж просто, слишком глупо. А она не глупа… о нет!
– Да, но тогда…
– Но ведь она кокаинистка, Гастингс. Я убежден, что это так. Здесь не может быть никакого сомнения. А в конфетах оказался кокаин. И что значит эта фраза: «Все могу понять, только не это»? Это же надо как-то объяснить! Ну а лощеный мсье Лазарус – какова его роль? Что ей известно, этой мадам Райс? Она что-то знает. Но мне не удается заставить ее говорить. Она не из тех, кто может проболтаться с перепугу. И все же она что-то знает, Гастингс. Действительно ли ей кто-то звонил или она это выдумала? И если не выдумала, чей это был голос? Можете мне поверить, Гастингс. Все это очень темная история… м-да, очень темная.
– Перед рассветом всегда темнеет, – сказал я, чтобы хоть как-нибудь его утешить.
Он покачал головой.
– А та, вторая коробка, которую прислали по почте? Ее ведь тоже нельзя сбросить со счетов, так как мадемуазель не совсем уверена, в какой был яд. Вот еще досада!
Он тяжело вздохнул.
Я хотел было что-то сказать, но он перебил меня: