Не стану подробно останавливаться на том, как прошли недели, предшествующие этому событию, скажу лишь, что поведение Мэри Кавендиш вызывало у меня самое искреннее восхищение и симпатию. Она сразу приняла сторону мужа, с жаром отвергала даже мысль о его виновности и защищала его изо всех сил.
Я выразил Пуаро мое восхищение ею, и он, кивнув, проговорил:
– Да, она принадлежит к числу тех женщин, которые в беде проявляют свои лучшие качества. Тогда раскрываются их искренние чувства. Ее гордость и ревность отступили…
– Ревность? – перебил я, с сомнением глядя на него.
– Да. Разве вы не понимаете, что миссис Кавендиш чрезвычайно ревнива? Как я уже сказал, она отбросила в сторону и гордость, и ревность и не думает ни о чем, кроме своего мужа и нависшей над ним ужасной угрозы.
Пуаро говорил с большим чувством, и я с интересом слушал, припоминая, как он раздумывал, говорить ему или нет. Зная его мягкость и особое бережное отношение к «женскому счастью», я был доволен, что решение судьбы Джона от него не зависело.
– Даже теперь с трудом могу поверить! – признался я. – До последней минуты я думал, что это Лоуренс.
Пуаро усмехнулся:
– Я знал, что вы так думали.
– Но Джон! Мой старый друг Джон!
– Каждый убийца, вероятно, был чьим-то старым другом, – философски заметил Пуаро. – Нельзя смешивать чувства и здравый смысл.
– По-моему, вы могли хотя бы намекнуть!
– Возможно, mon ami, я не сделал этого именно потому, что он был вашим старым другом.
Я немного смутился, припомнив, как поспешно сообщил Джону то, что считал истинным мнением Пуаро о докторе Бауэрштейне. Между прочим, доктор был оправдан, так как сумел ускользнуть от выдвинутых против него обвинений. Но хотя на этот раз он оказался слишком умен и его не смогли уличить в шпионаже, все-таки ему основательно подрезали крылышки.
Я спросил Пуаро: как он думает, будет ли осужден Джон Кавендиш? К моему величайшему удивлению, он ответил, что, напротив, по всей вероятности, Джона оправдают.
– Но, Пуаро… – попытался я возразить.
– О друг мой, разве я вам не говорил, что у меня нет достаточных доказательств. Одно дело знать, что человек виновен, и совершенно другое – убедительно доказать его вину. В этом деле слишком мало улик. Вот в чем беда! Я, Эркюль Пуаро, знаю, но в цепочке моих умозаключений не хватает последнего звена. И если я не смогу найти это отсутствующее звено… – Он печально покачал головой.
– Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? – поинтересовался я через некоторое время.
– Разве вы его совсем не подозревали?
– Нет, конечно.
– Даже после того, как услышали обрывок разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью? А неискренность ее ответов на предварительном слушании дела?
– Нет.
– Вы не поняли, что к чему, и не сообразили, что это не Алфред Инглторп ссорился с женой? Вы помните, как усиленно он отрицал это на предварительном слушании? Это мог быть либо Лоуренс, либо Джон. Будь это Лоуренс, тогда поведение Мэри Кавендиш было бы совершенно непонятно. Однако, с другой стороны, если это был Джон, все объясняется необыкновенно просто.
– Значит, – понял я наконец, – это Джон ссорился тогда с матерью?
– Совершенно верно.
– И вы давно это знали?
– Конечно. Только так можно было объяснить поведение Мэри Кавендиш.
– И все-таки вы уверены, что Джон может быть оправдан?
Пуаро пожал плечами:
– Разумеется, в ходе судебного процесса мы услышим все относящееся к обвинению, но адвокаты посоветуют Джону сохранить право защиты. Все это выяснится на суде. Да, между прочим, я обязан предупредить вас, друг мой. Я не должен фигурировать в полицейском следственном разбирательстве.
– Что-о?!
– Официально я не имею к нему никакого отношения. Пока я не найду недостающего звена, я намерен оставаться в тени. Миссис Кавендиш должна думать, что я работаю на стороне ее мужа, а не против него.
– По-моему, это низость.
– Нисколько. Мы имеем дело с умным и беспринципным человеком и обязаны использовать все, что в наших силах… Иначе он ускользнет! Поэтому я стараюсь оставаться на заднем плане. Все находки и открытия сделаны Джеппом, и все будет поставлено ему в заслугу. Если я буду давать показания, – Пуаро улыбнулся, – то, очевидно, в качестве свидетеля защиты.
Я с трудом верил своим ушам.
– Это вполне en règle, [49] – продолжал Пуаро. – Как ни странно, я могу дать показания, которые полностью опровергнут одно из доказательств судебного процесса.
– Какое же?
– То, что касается уничтожения завещания. Джон Кавендиш его не уничтожал.
Пуаро оказался истинным пророком. Не буду вдаваться в подробности судебного разбирательства, так как это привело бы к утомительным повторам, только сообщу, что Джон Кавендиш оставил за собой право защиты. Дело было передано в суд.
Сентябрь уже застал нас всех в Лондоне. Мэри сняла дом в Кенсингтоне. [50] Пуаро был включен в семейный круг.
Я получил работу в военном министерстве, так что мог постоянно с ними встречаться.
По мере того как одна за другой проходили недели, Пуаро все больше нервничал.
«Последнего звена», о котором он говорил, все еще недоставало. В душе я надеялся, что оно так и останется ненайденным, – иначе как можно надеяться на счастье Мэри, если Джон не будет оправдан?
15 сентября Джон Кавендиш предстал перед судом Олд-Бейли [51] по обвинению «в преднамеренном убийстве Эмили Агнес Инглторп». Подсудимый отказался признать себя виновным.
Защитником был назначен знаменитый королевский адвокат сэр Эрнст Хэвиуэзер.
Королевский адвокат мистер Филипс предъявил обвинение.
Совершенное убийство, заявил он, было преднамеренным, в высшей степени жестоким и хладнокровным. Это было не что иное, как умышленное отравление доверчивой и любящей женщины ее пасынком, которому она многие годы была больше чем матерью. Миссис Инглторп содержала его с раннего детства. Позднее обвиняемый вместе с женой жил в Стайлз-Корт в обстановке роскоши, окруженный ее заботой и вниманием. Она была доброй и щедрой благодетельницей для обоих.