А Зири ее проигнорировал.
Белый Волк запретил с ней общаться. Приказ относился ко всем химерам, но Зири показалось, что бледные глаза генерала задержались именно на нем: похоже, Тьяго относился к нему с наибольшим недоверием. Из-за того, что он — кирин? Неужели Волк считает, что это сближает их с Кэроу? Или, может быть, он помнит Зири ребенком? Или на балу Воителя?
Во время казни.
Зири пытался ее спасти. Смешно, конечно… Он, двенадцатилетний мальчишка, спрятался под трибунами на агоре, сжимая тупые ученические мечи, набирался смелости запрыгнуть на эшафот и разорвать оковы Мадригал. Глупо — ей все равно не сбежать, Лораменди — клетка. Казнь превратили в зрелище для толпы, возвели трибуны для лучшей видимости. Над его головой улюлюкали и свистели зрители, тупое стадо. Мадригал стояла неподвижно — гордая, прекрасная. Зири, набравшись решимости, рванул к оцеплению, но стражник небрежно сбил его с ног ударом рукояти. Мадригал даже не заметила его мальчишеского героизма. Не сводила глаз со своего любовника.
Как же давно это было, в другой жизни! Зири тогда не понимал, к чему может привести ее предательство… К чему привело. Теперь он не влюбленный мальчишка, Кэроу для него — никто.
Так почему же его тянет смотреть на ее окно, на саму Кэроу, когда она изредка спускается вниз?
Жалость? Мимолетного взгляда достаточно, чтобы понять, как она одинока. В Эреце бледная, молчаливая Кэроу казалась ошеломленной. Зири с трудом сдерживал желание подойти к ней, подбодрить словом или улыбкой. Наверное, она чувствовала это, ждала от него участия, поддержки, смотрела чуть не с мольбой, надеясь найти в нем друга.
А он отвернулся от нее. Тьяго объяснил, что без нее не обойтись, но доверять ей опасно: предала раз, предаст снова. Общаться с ней не позволено никому, кроме генерала.
Белый Волк спустился к бойцам.
— С возвращением! — Он вышагивал, будто владыка в своем имении. Владыка развалин. Глинобитная крепость — не самая подходящая вотчина для великого Белого Волка, но он наложил на руины свою лапу, не побрезговал, выжидая шанс захватить что-нибудь более привлекательное. Он намеревался занять престол в Астрэ, поработить серафимов. Заявления звучали смехотворно при нынешних обстоятельствах, однако Тьяго не следовало недооценивать.
В среде солдат Белый Волк был своим парнем. Его боготворили, шли за него в огонь и воду. Берсеркер думал только о войне, дышал ею, упивался, бивак служил ему домом: палатки, карты местности, совещания командования, сама битва, когда он, оскалив окровавленные клыки, бросался в гущу ангелов.
— Безрассудный, — отчитывал сына Воитель, когда того в очередной раз убили и он вернулся в новом теле. — Генералы не гибнут в сражениях!
Тьяго никогда не прятался от опасности, отправляя на смерть других. Он вел солдат в бой, шел впереди, и бесстрашие лидера разжигало пламя ярости в сердцах воинов. В этом Белому Волку не было равных.
Теперь, когда химеры оказались на грани исчезновения, Тьяго, похоже, вспомнил наставления отца. Отправив отряды в Эрец, генерал неохотно оставался в касбе. Он не находил себе места, метался по крепости, гневно сверкая глазами, исполненный жажды боя, словно стражник, которому по долгу службы выпало пропустить народные гулянья. Волк оживился лишь с возращением своих бойцов.
Генерал прошел вдоль шеренги воинов и остановился рядом с командиром отряда, Балиэросом.
— Надеюсь, противнику нанесен непоправимый урон. — Плотоядная улыбка на губах Волка указывала, что он нисколько в этом не сомневается.
«Непоправимый урон».
Резня оставила свой след на каждом из бойцов: кровь запеклась коричневой коркой и черными сгустками на кожаных латах и сапогах, в засечках наручьев, на оружии и копытах. Зири не терпелось отчистить ножи-полумесяцы от кровавых потеков. Он надругался над мертвыми. Может, в этом и был героизм, вызов ангелам, как в незапамятные времена, когда Воитель начал битву за освобождение с кровавых улыбок. Зири отчаянно мечтал с головой окунуться в реку, смыть кровь и пот сражения, жуткое месиво, покрывавшее рога: он проткнул ими ангела, вмешавшегося в его расправу над другим.
Да, отряд нанес непоправимый урон.
А еще они спасли от зачистки деревню капринов, освободили караван невольников, вооружили их и отправили во все концы с вестью о том, что грядет спасение. Впрочем, об этом Тьяго не спрашивал, словно забыв, что, кроме солдат, существует и мирное население, что можно заниматься не только резней.
— Рассказывайте, во всех подробностях, — жадно потребовал Волк. — С каким выражением лица они подыхали? Что кричали перед смертью?
К полудню Раф привел их в ущелье. Он все еще нес Саразал на руках. Густые кроны плотно прикрывали узкую глубокую расщелину. Бледные ветви дамселей, сомкнувшиеся в сплошной покров, казались руками юных дев, кружащих в хороводе. Сквозь листву пробивался солнечный свет, то пронизывая полумрак копьями лучей, то прорезая замысловатые кружева — зелень и золото в непрекращающемся танце. Из глубин оврага вылетали какие-то птахи и уносились прочь; в ветвях звенели их песни. Откуда-то снизу доносилось звонкое журчание ручейка.
«Это все сгорит».
Свева спускалась вслед за Рафом, уклоняясь от нависающего плюща. За ними бушевал пожар, но южный ветер относил дым в сторону, поэтому надвигающаяся беда еще не давала о себе знать. С пригорков было видно, как небо застилают клубы черного дыма.
Как ангелы могли так поступить? Неужели они готовы уничтожить все вокруг ради того, чтобы добить горстку химер? Да и зачем это — разорять, убивать, жечь?
«Оставьте нас в покое!» Свева, конечно, понимала, что это по-детски: в мире всегда были войны, а все ее беды и огорчения значат не больше, чем мельтешение лесной мошкары в лучах солнечного света.
«Нет, я что-то значу», — упрямо твердила Свева. И Саразал тоже, и мотыльки, и гадючьи мухи, и крадущиеся по деревьям сконты, и мелкие звездчатые соцветия тензий, и даже кусачие блошки… Все хотят жить.
И Раф что-то значит, хотя от него пахнет кровью и сырым мясом.
Он помогает им. Конечно, когда Раф схватил Саразал в охапку, Свева ни чуточки не сомневалась, что он не съест сестру, однако продолжала опасливо коситься на него, а ее сердце испуганно трепетало, как на крючке. Дашнаги — хищники, они едят мясо. Такая у них натура, и с этим ничего не поделаешь. А любить его не обязательно, вот как блошек. Не нравятся они Свеве. И он тоже не нравится. И обогнать его легче легкого — он с ношей.
— Мы не едим дама, — объяснил Раф. — И других высших зверей тоже. Ты наверняка это знаешь.
Свева, конечно, знала, но дашнагам на слово верить не следует.
— Что, даже когда очень голодные? — Почему-то ей очень хотелось думать о нем худшее.
— Я очень голоден, а вы еще живы, — заявил он, не останавливаясь.