Фуууух. Ладно, все нормально. Привет больше не несет в себе инопланетной угрозы. Космонавт, я спасаю тебя от разрушения Земли.
ДА НЕ ЗА ЧТО.
Урок: не привози подарков из странной местности. (Хотя нет. Привози.)
И еще: ответь мне, дай знать, что ты все еще жива, или тебе от меня достанется.
Зуз.
Кроме Лораменди, было еще одно место, куда могла отправиться Кэроу, объяснил Акива брату и сестре. Впрочем, она вряд ли там. К тому времени он уже убедил себя, что Кэроу оставила этот разоренный войнами мир, вернулась через портал к своей жизни: искусство, друзья, кафе, гробостолы. Акива почти уверился в этом, но его тянуло на север.
— Я всегда смогу тебя найти, — говорил он ей всего лишь несколько дней назад, перед тем как они разломили счастливую косточку. — Где бы ты ни спряталась.
Но он не хотел…
Только не так.
Киринские пещеры скрывались в глубине увенчанных ледяными вершинами Адельфийских гор, много веков служивших естественной преградой между Империей и свободными землями.
Там родилась Мадригал. Однажды она летала по горам в поисках оболочек, сброшенных духами воздуха — элементалями, а когда вернулась, сверкая в лучах бриллиантового света, то застала дом разоренным: ангелы уничтожили или угнали в плен обитателей. Мадригал выпустила из рук ворох оболочек, ветер занес их в пещеру. Со временем они истончались, превращаясь из прозрачного шелка в тончайший голубоватый пергамент, а затем рассыпались в пыль. Однако годы спустя, когда Акива вошел сюда в поисках Кэроу, пол усеивали светящиеся обрывки.
Он бывал здесь и раньше, давным-давно. Хотя горе окрашивало воспоминания о том времени, казалось, что место не изменилось. В глубь горы уходила вереница галерей и залов: наполовину произведение искусства, наполовину — природы. Повсюду, даже в отдаленных уголках, звучала неземная музыка, играли флейты ветра — узкие желобки, пронизывающие разветвленную сеть пещер. О киринах напоминало все: и плетеные коврики, и брошенные накидки, и опрокинутые стулья — свидетельство хаоса последних мгновений.
Посреди пещеры стоял светильник чеканного серебра.
Акива знал, что это. Он часто видел такие сосуды в битвах: химеры-воины несли их над собой на длинных изогнутых древках. На поле боя у Булфинча, где он впервые встретил Мадригал, она тоже была с таким серебряным светильником. Тогда Акива еще не догадывался, что это и зачем их берут на войну.
Великая тайна неприятеля стала ключом к его уничтожению.
Это была кадильница, сосуд для хранения душ погибших — до воскрешения. Акива заметил, что она простояла тут недолго. Пыль лежала толстым слоем повсюду, только не на кадильнице. Кто-то совсем недавно водрузил ее на стол. Кто же? Зачем?
Появление кадильницы тревожило неразгаданной тайной.
Серебряной проволокой к сосуду прикрепили листок бумаги с надписью на языке химер. Слово на бирке оказалось самой жестокой издевкой: оно и дарило надежду, и убивало ее.
Начертанное на листке химерское слово значило «надежда».
Кэроу.
От: Зузана <[email protected]>
Тема: Только не это
Кому: Кэроу <[email protected]>
Господи. Тебя убили, да?
Акива погрузился в новый ад: все изменилось, и ничто не менялось.
Он снова был в Эреце, не убит, не в тюрьме, по-прежнему воин легиона Незаконнорожденных и герой Войны с химерами, известный всем Истребитель Тварей. Как жить по-старому, словно ничего не изменилось, словно не было ни другого мира, ни узкой улочки, ни девушки с синими волосами, которую он чуть не убил?
Акива изменился. Неясно, кем он стал, но от прежнего Акивы осталось мало. Все эти годы его поддерживала месть — и вот она исчезла, ее сменил кратер пепла размером с Лораменди: внутри горе, стыд, разъедающая безнадежность, а по краям — смутное осознание долга… и цели.
Какой цели?
Он никогда не задумывался, что же будет потом, после разрушения Лораменди и расправы над извергами, казнившими его Мадригал. На этом все заканчивалось, точка. Про дальнейшее Акива не думал, ведь он мог и не дожить до финала, как многие другие. В Империи все праздновали «мир», но для Акивы это стало затянувшимся продолжением истории, которая давно должна была завершиться. Впрочем, умереть сейчас или раньше было бы слишком просто. «Живи в том мире, который ты создал, — думал он, просыпаясь. — Ты не заслуживаешь покоя».
Продолжение было отвратительным: бесконечные невольничьи караваны, поруганные и сожженные дотла храмы, разграбленные деревушки и постоялые дворы, столбы дыма на горизонте. Акива, начав все это, давно пресытился местью, однако император жаждал полного истребления. Иорам опустошил свободные земли. Химер оказалось легко уничтожить: бежав от ангельского воинства, они укрылись в Лораменди — и сгорели заживо за стенами некогда неприступной крепости. Владения Империи расширились.
Война веками держалась на северной границе свободных земель, густо заселенных племенами химер. Теперь север завоевали, армия императора смертельной тенью надвигалась на мирный юг, выжигая деревни и поля. Жителей угоняли в рабство или уничтожали. Да, это происходило по приказу императора, но без Акивы ничего бы не вышло. Он уныло наблюдал за разрухой и опустошением, думая, много ли успела увидеть Кэроу. Как же сильно она его ненавидела.
Если бы она была жива, он не смог бы посмотреть ей в глаза.
Если бы она была жива.
Он решил вернуться за кадильницей в Киринские пещеры. Путь занял весь день. Душа Кэроу осталась, но воскреситель мертв. Из-за Акивы. При этой мысли он дико захохотал и уже не мог остановиться. Звуки, издаваемые им, были изнанкой смеха, как будто душу вывернули наружу, обнажив дрожащую плоть. Хохот сменился рыданиями. Хорошо, что его никто не слышал.
Акива взял сосуд в руки, попытался уверить себя, что это Кэроу, но, коснувшись холодного серебра, не ощутил ничего. В глубинах пугающей пустоты зародилась слабая надежда, что ее души там нет, не может быть. Он бы почувствовал.
Он отправился в человеческий мир, в Прагу, заглянуть в окно Кэроу, как в первый раз.
На кровати лежали двое, в обнимку.
Надежда была как глоток ледяного воздуха: от нее стало больно. Так же резко и внезапно его охватила ревность, за секунду бросило из жара в холод, сжатые кулаки раскалились, как угли. Акива задрожал и пошатнулся от ненависти, но постепенно пришел в себя: там, на кровати, не она. Не она. За облегчением тут же последовало раскаяние и отвращение к себе.