Деймон назвал «Эдсел» красавицей, а на днях Найдж из-за забора сказал, что это «классная тачка». Но на взгляд Тедди, он был ужасен, так же уродлив, как буфет, и даже еще уродливее, потому что буфет был из дерева, природного материала, а «Эдсел» – из прошедшего через пытки металла, да еще покрашенного в оскорбительный цвет. «Цвет блевотины, – думал он, мучая себя, – цвет отравленной воды, некоторых алкогольных напитков, мочи». Тедди безумно хотел избавиться от него, но желание выяснить, в каком состоянии находится то, что лежит в багажнике, было не меньше.
Все запаковано в пластик и запечатано. Но у пакета есть швы, и он не воздухонепроницаемый. Имеет ли это значение? Запах появится в любом случае или если только отклеится лента, стягивающая горловину? И какой будет запах? Тедди не знал, не имел ни малейшего представления. Как от мяса, обсиженного мухами? Как из мусорного ведра, которым пользовались до смерти Кейта? Как вообще пахнет мертвое тело?
Однако сильнее всего остального был страх заглянуть внутрь. Тедди боялся того, что мог увидеть. Реальность будет не такой, как во сне, что он видел, где Тедди открывает багажник и находит высохшую серую куколку.
В первом приливе любви Франклин Мертон покупал Гарриет один подарок за другим. Множество украшений, что разумелось само собой, и шубу из оцелота. В скором времени ношение мехов будет провоцировать ненависть, но в начале семидесятых до этого дело еще не дошло. Он купил бы для нее «Марк и Гарриет на Оркадия-плейс», но на это у Франклина не хватало денег. Хотя, по меркам многих, он был богат, к тому моменту цена картины оказалась выше его финансовых возможностей.
Вместо картины Франклин купил тот дом. Он называл коттедж «Оркадия», но на почте значился как номер 7А по Оркадия-плейс. Марк Сайр не владел домом, а лишь снимал его, и в какой-то момент его выставили на продажу.
– Мы живем в любопытном мире, – сказал Франклин своей возлюбленной. – Здесь у человека хватает денег на дом, но не хватает на картину с этим домом. Это открывает нам некую глубинную истину. Но, интересно, какую?
– Ой, не знаю, Франклин, откуда мне знать? Надеюсь, все будет хорошо.
Гарриет имела в виду следующее: если ты купишь его, узнает ли Марк, где я живу? Она не произнесла это вслух, потому что Франклин ничего не знал о тех двух тысячах фунтов. Но так уж случилось по какому-то причудливому совпадению, если это было совпадением, что в тот день, когда Франклин завершил сделку по покупке коттеджа «Оркадия», Марк Сайр умер. Под завязку накачанный героином, он, по своей привычке, добавил к нему ЛСД на кусочке сахара, однако реакция на эту смесь оказалась для него нетипичной, и Марк спрыгнул вниз с Бичи-Хед [36] навстречу своей смерти.
Гарриет пошла бы на похороны, если бы смогла выяснить, где его хоронят. И ее фотография попала бы в газеты. Теперь она ничем не рисковала, попадая на первые полосы. Саймон Элфетон пошел, оказался на первой странице «Дейли мейл», и галерея Тейт купила «Марка и Гарриет на Оркадия-плейс» за сумму, которую предпочли не называть.
Что касается дома, то Франклин сказал, что купил его для нее. Наверное, он имел в виду, чтобы Гарриет жила в нем, так как купчая была оформлена на имя Франклина Мертона. Он обставил его мебелью восемнадцатого века – он особенно любил этот стиль – и уделял ему много времени, стараясь устранять малейшие недочеты. С Гарриет никто не советовался. Замуж она так и не вышла. Антея Мертон отказалась давать Франклину развод и заставила его ждать пять лет, до того момента, когда ее согласия уже не требовалось.
* * *
Люди охали и ахали при виде дома Франклина. Из-за высокой стены, отделявшей его от тротуара, его почти невозможно было рассмотреть с улицы, но люди заглядывали через кованые ворота, установленные в каменной арке. Они видели пастельно-серую парадную дверь и лавры на пологой лестнице, маленький медальон работы одного из Роббиа [37] , просматривавшийся сквозь зеленые, желтые или красные листья винограда. А еще прохожие любовались их цветами, те были везде, и цвели с марта по октябрь на бордюрах, свешиваясь из ящиков на окнах или образуя пышные шапки над круглыми каменными вазонами.
Франклин ухаживал за цветами. Он был великолепным садовником. Весной и летом дикий виноград становился шикарным фоном для красного бальзамина, оранжевых бегоний и пурпурных петуний, а осенью – для белых хризантем. Франклин посадил сциллы, сортовые тюльпаны и Звезду Вифлеема в горшки из майолики, а дафне – на круглую клумбу, куда когда-то упал чемодан Марка Сайра. Гарриет обращала мало внимания на его усилия. Садоводство никогда не входило в круг ее интересов. Гарриет практически ничем и не интересовалась, кроме себя самой и собственной внешности, а еще молодых мужчин определенного типа.
Она приняла дом и переехала в него, потому что это было жилье и крыша над головой, потому что в нем было безопасно, в нем о ней заботились, однако никаких эмоций сам дом у нее не вызывал. Гарриет никогда не восхищалась его красотой – ни когда жила там с Марком Сайром, ни потом. Главной ее заботой была она сама, и с четырнадцати лет, то есть уже очень долго, Гарриет заглядывала в каждое зеркало, мимо которого проходила. Совсем недавно зеркала коттеджа «Оркадия» раз десять на дню отражали ее собственный восхитительный образ; потом то же самое с той же частотой делали зеркала на Честертон-роуд и опять зеркала, правда, другие, в коттедже «Оркадия», причем в течение всех двадцати трех лет ее брака.
Франклин прокомментировал эту привычку Гарриет однажды утром, когда, уходя на работу, заметил, как она, сидя на кровати с балдахином, смотрит на свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Роскошные волосы, теперь уже крашенные, как и раньше, обрамляли ее маленькое личико.
– Зачем ты постоянно смотришь на себя? – с раздражением спросил Франклин. Ему было уже под семьдесят, он сморщился и высох, но при этом оставался подвижным и бодрым. – Какой в этом смысл, ради всего святого? В твоем-то возрасте?
– Я смотрю на себя не постоянно, – ответила Гарриет, которая считала, что этот способ защиты заставит людей поверить в то, что они ошибаются. – Я смотрю на себя не чаще, чем другие. Это ты смотришь на себя.
– Только когда бреюсь. Как я понимаю, тебе нравится то, что ты видишь. – Франклин издал короткий смешок, как будто это предположение было достаточно причудливым, чтобы развеселить его. – Думаю, что нравится. Вот удивительно.
– Ой, заткнись, – сказала Гарриет.
Он нравился ей когда-то, год или два. С того момента, когда они встретились на Холланд-Парк-авеню, Гарриет ослепляла мысль о деньгах, которые, вероятно, у него были. Однако любовь так и не пришла. После пяти лет, что они прожили в коттедже «Оркадия», Гарриет уже не проявляла ни малейшей заинтересованности в браке с ним. Она вышла за него, потому что ей больше ничего не оставалось. Франклин был ее талоном на обед и на одежду, ее домовладельцем и механизмом, бесконечно и последовательно пополнявшим ту сумму, которую Гарриет унесла в чемодане из этого же дома. Иногда ей казалось, что он никогда не простит ее, правда, не за то, что она увела его от Антеи, а за то, что разлучила его с О’Харой.