Book.

Я привожу эти свои умозаключения с целью проиллюстрировать свой метод определения рода занятий человека. Пока что я получал только отрицательные результаты, и теперь, выражаясь языком химиков, мне предстояло выпарить растворенные предположения и изучить сухой остаток. Мне представилось весьма ограниченное количество профессий. Передо мной был не юрист и не священник, несмотря на мягкую фетровую шляпу и короткий галстук, напоминавший пасторский. Я колебался между ростовщиком и торговцем лошадьми, но для первого он обладал слишком волевым лицом, а для второго в нем отсутствовало то характерное поведение, которое свойственно всем «лошадникам» даже на отдыхе. Поэтому я поставил предварительный диагноз, что передо мной букмекер, склонный к некоторой набожности, что отчасти следовало из его шляпы и покроя галстука.

Покорнейше прошу вас не думать, что в тот момент я рассуждал подобным образом. Это сейчас, за письменным столом, я шаг за шагом разбираю свои предположения. Тогда же я пришел к тому выводу меньше, чем за минуту, когда я сидел, надвинув шляпу на глаза, и искал ответ на вопрос, с которого начал свой рассказ.

Однако в тот момент мои умозаключения никоим образом не удовлетворили меня. Лакмусовой бумажкой, если продолжать придерживаться химической терминологии, должны были послужить наводящие вопросы, и я решился задать один из них. Рядом с моим попутчиком лежал номер «Таймс», и я подумал, что подобной возможностью грех не воспользоваться.

— Вы позволите взглянуть на вашу газету? — спросил я.

— Разумеется, сэр, разумеется, — весьма учтиво ответил он, подавая мне ее.

Я бегло просмотрел колонки, пока взгляд мой не задержался на списке ставок на рысистые дерби.

Неизвестный художник. На станции

— Вот так дела! — удивленно заметил я. — Почти все ставят на фаворита в Кембридже. Но, возможно, — добавил я, взглянув на него, — вам это неинтересно?

— Это все уловки, сэр! — с жаром ответил он. — Козни врагов рода человеческого! Смертным дано столь мало лет жизни, так отчего же они столь беспутно растрачивают их! Им даже безразличны их земные дела, — добавил он чуть тише, — иначе бы они не ставили на одну лошадь при шансах один к тридцати.

Эта его тирада весьма меня развеселила, наверное, оттого, что в ней причудливо смешались религиозная нетерпимость и приземленная практическая сметка. Я отложил «Таймс» в полной уверенности, что следующие два часа проведу за более приятным занятием, нежели тщательное изучение газеты.

— Вы говорите так, словно хорошо разбираетесь в подобных вещах, — заметил я.

— Да, сэр, — ответил он, — в былые времена немногие в Англии

разбирались в этом лучше меня до того, как я сменил род занятий. Но это все в прошлом. Сменили род занятий? — заинтересовался я.

— Именно так. И имя с фамилией тоже сменил.

— Вот как? — изумился я.

— Да. Понимаете, когда человек прозревает, он хочет начать все с нуля, так сказать, с чистого листа. Тогда перед ним открыты все пути.

Наступила короткая пауза, и мне показалось, что я невольно затронул деликатную сферу, касающуюся прошлого моего попутчика; он же не стал более распространяться на эту тему. Чтобы как-то нарушить неловкое молчание, я предложил ему сигару.

— Нет-нет, благодарю вас, — отказался он, — курить я тоже бросил. Вот это было труднее всего. Однако мне нравится запах табачного дыма. Скажите, — спросил он вдруг, сверля меня пронзительным взглядом своих серых глаз, — почему вы так меня внимательно рассматривали, прежде чем заговорить?

— Это моя профессиональная привычка, — ответил я. — Я ведь врач, а в нашем деле тщательный осмотр — это все. Я и не подозревал, что вы это заметили.

— Я подметил это, даже не глядя на вас, — произнес он с неким оттенком гордости. — Я сначала подумал, что вы сыщик, но потом не смог припомнить вашего лица, потому что в свое время я знал их всех наперечет.

— Так, значит, вы были сыщиком? — удивленно спросил я.

— Да нет же! — рассмеялся он. — Скорее наоборот — тем, кого ищут. Теперь все старые счеты по нулям, с законом у меня все чисто, так что мне даже приятно поведать такому джентльмену, как вы, каким негодяем я был в свое время.

— Ну, все мы в какой-то мере грешны, — философски заметил я.

— О нет, я-то был настоящим мерзавцем. Начал с малого, с мошенничества, а потом сделался взломщиком. Сейчас об этом легко говорить, поскольку я полностью переменился. У меня такое чувство, что я рассказываю о каком-то другом человеке.

— Именно так, — согласился я.

Будучи врачом, я никогда не боялся общения с представителями преступного мира, как это свойственно довольно многим людям. Я всегда с достаточной долей снисходительности принимал во внимание врожденную склонность к правонарушениям, а также влияние жизненных обстоятельств. Поэтому компания этого бывшего жулика не вызвала у меня презрения, и, сидя и попыхивая сигарой, я не без удовольствия заметил, что мой неподдельный интерес потихоньку начал развязывать ему язык.

— Да, теперь я совсем другой человек, — продолжал он, — и, разумеется, куда более счастливый. И все же, — ностальгически добавил он, — временами я тоскую по своей прежней «профессии» и вновь представляю, как темной ночью иду по пустынной улице с фомкой в кармане. В своем ремесле я снискал себе определенную известность и даже имя, сэр. Я из тех, кого называют «старой школой». Очень редко случалось, чтобы мы провалили дельце. В мои времена мы начинали с самого низа, постепенно поднимаясь наверх, своими успешными делами зарабатывая себе уважение, так что нас вполне можно назвать настоящими профессионалами.

— Понимаю, — отозвался я.

— Я всегда считался работящим и скрупулезным парнем, к тому же не лишенным таланта — словом, одним из самых умных. Начал я по замочному делу, затем перешел на двери и косяки, а потом развивал необходимую ловкость рук и, наконец, сделался карманником. Помню, когда как-то раз я ездил домой в провинцию, так мой престарелый папаша все удивлялся, что это я вьюсь вокруг него. Он и представить себе не мог, что я по десять раз на дню сперва опустошал его карманы, а потом клал все обратно, стараясь таким образом не потерять сноровку. Он до сих пор верит, что я работаю в одной из контор в Сити. Смею заметить, что весьма немногие могли тогда превзойти меня в этом ремесле.

— Полагаю, все зависит от практики и тренировки? — заметил я.

— В очень большой мере. И все же, если человек когда-то этим занимался, он до конца жизни не утрачивает наработанных навыков. Прошу прощения, вы уронили пепел на пиджак, — вдруг сказал он, легонько помахав рукой у моей груди, словно стряхивая его. — Вот, — заявил он, протягивая мне мою золотую булавку для галстука, — вы сами убедились, что я не забыл своих старых приемчиков.